— Откуда у вас эти фальшивки?

— Не надо, полковник. Это не фальшивки. И мы взамен не многого просим…

— Чего ж вы просите взамен? — спросил Попов, закрыв глаза — так явственно увиделось ему лицо Стефании.

— Вы позвоните сейчас в тюрьму и скажете, чтобы поручику Розину, по вашему предписанию, передали Казимежа Грушовского — для допроса.

— Кто такой Грушовский?

— Мальчик, который харкает кровью после избиений…

— Он идет по делу социал-демократов?

— Кажется…

— Вы понимаете, надеюсь, что вашему поручику Розину я никакого арестанта не передам?

— Логично мыслите. Я тоже этого не допускаю.

— Вы кто?

— Я нанят, полковник. Мне платят за работу.

— Не лгите.

— Я рад, что мы с вами трезво мыслим. У меня приготовлено прошение матери Казимежа и заключение врача: юноша нуждается в немедленной врачебной консультации и помощи. В прошении сказано, что консультация у профессора Вострякова в клинике младенца Иисуса имеет быть сегодня, с восьми до девяти. Сейчас без двадцати восемь. Несчастная мать подстерегла вас в театре. После манифеста вам надо быть добрыми и снисходительными — даже к арестованным бунтовщикам. Так ведь? Словом, вы согласны удовлетворить прошение?

— Где подлинники?

Вы их получите, как только тюремное начальство отправит Казимежа в клинику.

— Я ведь откажусь, милейший… Зачем вы только пришли ко мне с этим?

— Вы не откажетесь. Вам нельзя этого делать, полковник. Мы ошельмуем вас, обречем на голодное, унизительное состояние. Вспомните судьбу коллежского советника Шарова, вспомните, как он обивает пороги охраны, а ведь его прегрешение куда как незначительнее вашего. Все шатается, полковник, все шатается, подумайте о себе, о тех, кого любите, о старости своей подумайте, об ужасе ничегонеделанья. У нас выхода нет. У вас их несколько. Можете написать мне письмо, что обещаете Казимежу жизнь, — суда ведь еще не было?

— Вернете документы?

— Копии. Подлинники — после суда.

— Подите прочь.

Лежинский чуть подвинулся к Попову, шепнул доверительно, с усмешкой:

— Только не вздумайте палить в спину. Поглядите, — он кивнул на ложу, где были установлены прожекторы.

Попов увидел двух людей — руки лежат на бархате, прикрыты программками, дурак не поймет, — пистолеты прячут.

— За дверью еще двое, — добавил Лежинский, поднялся, чуть поклонившись, пошел к двери.

— Стойте, — окликнул Попов. — Пусть придет человек с подлинниками.

— И с прошением?

— Хорошо, с прошением, хорошо…

Лежинский провел несколько раз по волосам, словно поправляя прическу.

Попов увидел, как поднялась женщина в партере, пошла к выходу.

Прошение было в ридикюле Софьи Тшедецкой. Подлинники рапортов тоже.

Через час Казимежа привезли в клинику. Сонный унтер расположился с двумя жандармами из конвоя возле операционной.

Еще через час была объявлена тревога: в операционной никого не было — ни «профессора», ни братьев милосердия, ни арестанта. Вызванный с квартиры попечитель немедленно потребовал к себе доктора Вострякова, имя которого было указано в прошении матери Казимежа.