Мне и горько и смешно одновременно. Швырнули, не боясь попасть в служителя Всеотца, это как же нужно меня ненавидеть?!

А, главное, за что?..

До нынешнего утра ни за что не поверила бы, что на мою защиту никто не встанет, никто не возмутится произволом молодой баронессы. Не скажет, что она клевещет на невинную. И в кошмаре не приснилось бы, что меня вытащат за волосы прямо из кровати, не позволив одеться в платье или хотя бы набросить плащ.

Нет. Даже сейчас не верю, что меня считают ведьмой люди, чьих сыновей и дочерей я лечила шесть лет. Шесть лет я исцеляла их детей, их самих, не требуя, как медикусы, платы сверх той, что давали. И теперь я – ведьма?! Я брала на себя боль их умирающих, чтобы облегчить душам переход в Сады Всеотца. Они же отправили меня на костер, смерть на котором мучительно-нетороплива.

А ведь даже "волки" не сжигают еретиков, предавших заветы Всеотца, вот уже полвека... Они милосердно их вешают.

– Ведьма! Убийца! – вопит Стелла Хадиус, взбудораженная видом растекшегося яйца по моей ноге. – Ты убила моего мужа!

Служанки слаженно подвывают своей благородной госпоже:

– Ведьма! Сжечь ведьму!

Я почти не смотрю на заламывающую руки женщину в сером платье, сейчас для меня существует только Марк Сирский, в его власти моя судьба.

– Ты отравила эрда Томаса Хадиуса, как утверждает его вдова? – Храмовник прям, как его меч, и так же жесток.

– Да поразит меня гнев Всеотца, если вру! – в клятве ссылаюсь на того, в кого давно не верю. – Я не убивала владетеля Заречного края.

– Ложь! Ты убила его, тварь!

Стелла бросается ко мне в надежде впиться ногтями в лицо. Но мускулистые "волки" – непреодолимая преграда. И вскоре один из замковых медикусов ее оттаскивает. Молодая женщина непритворно рыдает.

Жаль, оплакивает она не почившего супруга, а саму себя.

Гланис обводит свиту вдовы презрительным взглядом.

– Мне не нравится то, что я здесь вижу. И я разберусь, по глупости или злому умыслу творится беззаконие. – И криво усмехается. – И кто на самом деле отравил барона.

Затем он отдает приказ: заходящуюся в плаче баронессу отправить в ее покои, обвиняемую, то есть меня, запереть в комнате для гостей.

Удивительно, что отсылают не в подземелье замка. Ох, слишком добр магистр к несостоявшейся жертве, подозрительно добр! Как бы после его помощи не довелось лить кровавые слезы…

Конвоируют не воины из дружины Хадиусов, а стражи Всеотца. В кожаных доспехах, в черных плащах с вышитой серебром волчьей мордой на спинах. Все как на подбор высокие, мускулистые и статные, с блеском стали в глазах – истинные "волки", поставленные Всеотцом защищать его детей от отступников и порождений Проклятого…

Уходим с площади в молчании. Толпа, уступая дорогу, рассыпается по улице испуганными группками. Бледные лица людей выражают недовольство – их лишили зрелища. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать: к кому вы побежите со своими болячками, когда меня не станет? К жадным медикусам баронессы?!

До замка не меньше часа пешком. Основатель рода Хадиус любил уединение и не желал, чтобы городок разросся вокруг его замка. И до резиденции владетелей Заречного края приходится добираться по витиеватой, крутой дороге, ведущей мимо одного из поселков и вдоль реки.

С каждым шагом израненным ногам ступать все тяжелей. Воину на буланом жеребце доводится все чаще дергать за веревку, чтобы я не замедлялась.

Когда от боли темнеет в глазах, сзади раздается окрик:

– Стой, Бьорн! Пусть Грокх посадит ведьму на твоего коня, иначе подохнет по дороге.

– Заботишься о ведьмочке, Паук? Ну и ну! – гогочет "волк", но выполняет требование.

Второй храмовник, упомянутый Грокх, не церемонясь, забрасывает меня, как куль с зерном, на круп буланого.