Изменить размер шрифта - +
 — И свирепо делопроизводителю: — Зови!

Вошедшие в кабинет Киреев и Маннберг застали Баранова уже у распахнутого окна: он кормил голубей, щедрой рукой разбрасывая золотистые зерна пшеницы. Иван Максимович стоял рядом и смотрел на суетящихся птиц с таким наивным любопытством, словно видел голубей впервые в жизни.

Гуль! Гуль! Гуль! Гуль! Гуль! — покрикивал Баранов поощрительно, стараясь сделать так, чтобы птицы все собрались в один круг головой к голове. — Ох ты, Король, куда побежал? Гуль! Гуль! Гуль!

Вы, так сказать, Роман Захарович, не только так называемый городской голова, но и птичий голова, — как обычно, длинно и неуклюже сострил Киреев, здороваясь с Барановым.

Птичий голова — не сочетается, Павел Георгиевич, — поправил Маннберг, — должно говорить: птичья голова.

А ну тебя! — отмахнулся Баранов и доверительно сообщил: — Удивительное дело: голубей люблю, кошек ненавижу. А кошка — полезнейший зверь.

Спасение человечества в кошках, — с серьезным видом сказал Маннберг, — иначе всех нас давно бы съели мыши.

Мыши? Всех нас? Ловко! Ах-ха-ха-ха! — захохотал Баранов и повернулся к Василеву, по-прежнему все свое внимание сосредоточившему на голубях. — Иван, слышишь? Нас съедят — большого ущерба не будет, а товар твой съедят, ха-ха-ха-ха, страховое вознаграждение не получишь. Так что, брат Иван, разводи кошек!..

Ивана Максимовича так и передернуло, — необдуманная шутка Баранова попала не в бровь, а в глаз. Баранов это и сам понял.

А, ничего, Иван, — сказал он, по-дружески обнимая Василева за плечи, — ей-богу, ничего. Ну, вылетело — вылетело, этот же разговор между нами.

В ответ ему Иван Максимович пробормотал что-то бессвязное, вроде: «Вы сами знаете, Роман Захарович, какое у меня сейчас настроение. Не до смеху…» Маннберг взял его под руку, отошел к дивану и усадил рядом с собой.

Роман Захарович, прошу внимания, — сказал он, заметив, что Баранов опять запускает руку в банку с пшеницей. — Мы заехали к вам с Павлом Георгиевичем, чтобы поделиться новостями. Обладателем одной являюсь я, другой — Павел Георгиевич. Одна для общего развлечения, другая, к сожалению, касается Ивана Максимовича…

Это для нас с ним не новость уже, — отозвался Баранов, не дав закончить Маннбергу.

Вот как! — воскликнул Маннберг. — Но неужели действительно, Иван Максимович, вас кто-то мог так подло оговорить?

Василев хмуро глянул вбок.

Оговорить честного человека могут всегда. И было бы лучше, господа, не напоминать мне об этом.

Рассказал бы лучше повеселее чего-нибудь, — заметил Баранов.

Ну что же вам тогда рассказать? — вздохнул Маннберг. — Историю с моей прислугой знаете? С Елизаветой Коронотовой?

Ну и что? — неопределенно спросил Баранов.

Так вот, ее муж Йорфирий сейчас объявился.

Как? — воскликнул Баранов.

И где же он теперь? — спросил Иван Максимович.

Ну, вероятно, уже по городу ходит. Вчера вечером Тихон Астафьевич, мой казначей, — он в лицо знает его — видел на переезде.

Баранов драматически схватился за голову.

Боже мой! Еще одним пьяницей и мазуриком у меня в городе больше стало.

Зря я поспешил с пересылкой Коронотовой в Иркутск, — пробубнил Киреев, — возможно, появление ее мужа помогло бы следствию.

Вам, Павел Георгиевич, связи с подпольщиками в каждом мерещатся, — сказал Маннберг, — вы скоро и Ивана Максимовича подозревать начнете на том основании, что у него служит нянькой мать Коронотовой.

Ивана Максимовича я подозревать не начну, — внушительно проговорил Киреев, — то, что я сказал, относится не к политическому, а ко второму делу Коронотовой — к убийству ею своего ребенка.

Быстрый переход