Сам Панос был, пожалуй, единственным человеком, знавшим, что я не просто случайный приезжий, что я намереваюсь остаться на острове, и он свято чтил мою тайну, не жалея при этом ни времени, ни сил на то, чтобы снабжать меня сведениями о сравнительных ценах и прочих условиях в разных частях Кипра. Прогуливаясь вдоль кромки моря в сопровождении своих маленьких сыновей, он горячо рассуждал о доме, который я куплю, и о винограде, который он посадит на моей земле, как только я куплю дом и землю.

— Лучших мест, чем в окрестностях Кирении, ты не найдешь, — говорил он. — Дорогой мой друг, это я не из эгоистических соображений так говорю, хотя мы были бы очень рады, если бы ты поселился неподалеку от нас. Нет. Но это самая зеленая и самая красивая часть острова. И при этом даже неподалеку от столицы ты можешь найти совсем глухие деревушки — всего в получасе езды от магазинов и кинотеатров.

Однако ни один учитель не может долго обходиться без школьной доски; томясь жаждой представить мне как можно более наглядную картину острова, он всякий раз спрыгивал в конце концов с парапета на узкую полоску песка у подножия замка: «Смотри. Проще некуда». Сыновья взирали на это ежевечернее представление с неизменным выражением сдержанной гордости на лицах: каждый держал во рту по конфете.

Долгая практика — а в школе он преподавал историю Кипра — придавала его движениям уверенность: он единым махом рисовал на влажном песке странный, неуклюжий и довольно-таки нелепый абрис острова, прочерчивал две линии, два основных пересекающих Кипр горных хребта, и тут же сбивался на ту лекторскую интонацию, которая, по всей очевидности, была свойственна ему при общении с классом.

— Откуда взялось само название, не очень понятно; некоторые утверждают, что оно происходит от меди, которую здесь добывали. Другие — что остров так назвали потому, что формой он похож на бычью шкуру, когда ее, вымочив в рассоле, растягивают сушить надверном косяке. Кто его знает?

Михаил и Филип обменивались восхищенными тычками и тут же принимались заглядывать мне в глаза, пытаясь понять, произвела ли на меня должное впечатление глубокая эрудиция их отца. Произвела, поскольку любой материал Панос всегда умудрялся излагать емко и точно: очевидное следствие годами выработанного умения упростить любую мысль до такого состояния, чтобы она могла уместиться в головах деревенских детишек.

— Сначала острова было два, — продолжал между тем Панос, легонько коснувшись двух параллельных горных цепей. — Потом из глубин морских поднялась равнина и соединила их — Месаория, плоская, как бильярдный стол. И потому ветра теперь безо всяких препятствий могут дуть от моря до моря через самый центр острова. Бывшие острова образовали две нынешние горные гряды — большую, Троодосский хребет, и поменьше, Киренский.

Говорил он тихим и мягким голосом, явно рассчитывая на то, что заодно нужную информацию усвоят и оба его малыша. Номер исполнялся не в первый раз, и я уже почти воочию видел все три основных персонажа— две горные цепи и мрачновато-прекрасную Месаорию между ними. Троодосский кряж представляет собой лишенное всякой привлекательности нагромождение утесов и огромных каменных глыб; неуклюжий и невыразительный, он нависает над краем Месаории наподобие огромного театрального задника. Вся его красота сокрыта в притулившихся к горным склонам там и тут деревушках, что попрятались в ущельях и долинах предгорий: одни славятся чудесными яблоками и виноградом, другие, из тех, что повыше, сплошь заросли соснами и папоротником; когда-то Троодос был главным прибежищем древних богов и богинь, теперь леса по большей части повывелись, горный массив вызывающе облысел, и его лишенные растительности плечи и локти мучительно и неловко растопырились вдоль прилегающей равнины, как будто ему сшили слишком тесный костюм.