— Это Франгос, — пояснил он, с таким видом, будто одно-единственное слово объяснило все.

— Это у кого там хватило наглости сказать, что я пьян? — кажется, уже девятый раз рявкнул Франгос, после чего выдул из великолепной медной флейты очередной невнятный звук. Очередной взрыв хохота. Потом Франгос разразился роскошной тирадой, в самых что ни на есть непарламентских выражениях, насчет проклятых англичан и тех, кто покорно до сей поры их терпит. Полицейские слегка оживились, а Клито торопливо принялся объяснять ситуацию:

— Когда его совсем уж начнет заносить… пуфф\.. полицейские живо скрутят его и уведут в участок.

Двумя пальцами он сделал быстрый жест, словно наматывал пленку на катушку. Однако Франгос казался мне слишком внушительной фигурой, чтобы эти двое полицейских могли вот так запросто взять и скрутить его. Он был здоров, как буйвол. Когда один из полицейских несколько неловко положил ему руку на плечо, он отмахнулся от него как от мухи.

— А что это, — взревел Франгос, — вы мне рот затыкаете? Сами знаете, что я говорю чистую правду!

Он извлек из флейты трубный звук и громоподобно рыгнул, как будто с грохотом захлопнули дверь.

А что касается англичан, так я их не боюсь — и пускай они теперь закуют меня в кандалы.

Мелодраматическим жестом он выставил перед собой два сомкнутых кулака. Две английские старые девы, проходившие мимо двери в таверну, опасливо заглянули внутрь.

— И пусть они меня расстреляют!

Он рванул на груди рубашку, обнажив могучий торс с затерявшимся в обильной черной поросли золотым крестиком. Целых пол секунды он ждал, что англичане откроют по нему огонь. Англичане безмолвствовали. Он опять навалился на стойку, так что та заскрипела, и зарычал, продолжая неистовствовать. Ренос, маленький чистильщик обуви, который сидел со мной рядом, зашелся от смеха; не желая показаться невежливым, он, задыхаясь и всхлипывая, пояснил мне в паузе между приступами:

— Не принимайте близко к сердцу, сэр, он это не серьезно, совсем не серьезно.

Франгос сделал очередной — от души — глоток из стоявшего перед ним стакана с виноградной водкой и, на львиный манер прищурив глаз, обернулся ко мне.

— Ты наблюдаешь за мной, англичанин? — с показным презрением спросил он.

— Наблюдаю, — жизнерадостно ответил я и тоже отхлебнул из стакана.

— Ты понимаешь то, что я говорю?

К немалому его удивлению, я ответил:

— До последнего слова.

Он откинулся назад и с силой выдохнул воздух себе в усы, скрестив ручищи и выпятив грудь, как делают борцы-тяжеловесы, демонстрируя себя публике перед схваткой.

— Вот, значит, как: он меня понимает, — злорадно-торжествующим тоном известил он мироздание. — Этот англичанин, он, видите ли, меня понимает.

По выражению лиц присутствующих я понял, что с точки зрения публики он уже слегка переборщил — не столько даже потому, что я англичанин, но просто потому, что невежливость в отношении любого чужака решительно недопустима. Полисмены встали и принялись настраиваться на неизбежный мордобой. Клито печально покачал головой и произнес извиняющимся тоном примирительное по-по-по. Судя по всему, кульминация настала, и именно в этой точке сюжета нашего друга следовало скрутить и препроводить в участок. Впрочем, полицейские выказали вполне объяснимое нежелание форсировать события, и в наступившей тишине Франгос счел возможным наградить меня еще одной насмешливой фразой. Он выставил вперед подбородок и проревел:

— И что ты мне на это ответишь, англичанин? О чем ты думаешь? Что, так стыдно, что и сказать нечего?

— Я думаю о своем брате, — ровным тоном ответил я.