Я старался рассказывать как можно короче, потому что заметно устал. С утра – круглый стол в рамках конференции, потом встреча с юристом Сорокопятом, теперь вот с Бычковым. Интенсивное общение с людьми меня сильно утомляло, я давно стал затворником и привык к одиночеству. Наконец я добрался до конца истории.

– Да-а, – задумчиво протянул Назар Захарович, когда я закончил, – ваш род оказался щедрым на эксцентричных потомков. И мигрень ваша меня, надо признаться, удивила. Я ведь всегда думал, что мигрень – это как у Понтия Пилата в булгаковском романе. Ну, сильно голова болит, пусть даже очень сильно, но жить и работать не мешает. Пилат с такой болью даже ухитрился принять судьбоносное для мировой истории решение. Вы читали «Мастера и Маргариту»?

– Не только читал, я этот роман и переводил. Поверьте мне, господин Бычков, та форма гемикрании, которой страдал Пилат, это просто детский лепет по сравнению с тем, что приходится переносить мне. Вернее, приходилось раньше, в молодости. Сейчас-то все уже не так ужасно, но тоже достаточно тягостно.

Он сочувственно посмотрел на меня.

– Понимаю. Что касается вашего дела, то я не удивлен: Зинаида Михайловна была дамой лживой и лицемерной. В общем-то ее можно даже назвать гением адаптации, она прекрасно приспособилась к режиму и играла по его правилам. Советские чекисты никогда не позволили бы ей отсылать свои записки за границу, если бы не подвергали их тщательной цензуре. Поэтому совершенно понятно, что правды в этих записках было совсем немного. Жаль, что вы не удосужились поговорить с ней, когда Лагутины эмигрировали. Бояться ей было больше нечего, и вполне вероятно, она рассказала бы намного больше.

– Мне в тот момент это всё было не интересно, у меня было много работы, я привык к своему образу жизни, который выстроил так, как мне нравится и как мне удобно. А Лагутины мне не понравились, и общаться с ними не возникало ни малейшего желания.

– Но вы же в то время знали об условии Уайли – Купера?

– Конечно. Знал с самого детства. Но интереса у меня это не вызвало, как не вызывало и у моих родителей. Наша ветвь давным-давно утратила право вести записи, жизнь очень изменилась, потомки Джонатана Уайли родственные отношения почти не поддерживали. А деньги, о которых идет речь… Да, они весьма существенны, но не для меня. После гибели родителей и продажи бизнеса отца у меня осталась такая сумма, которой при моем более чем скромном образе жизни хватило бы еще лет на сто, даже если бы я не зарабатывал переводами. А переводы приносят мне весьма неплохой доход. В общем, вся эта волынка с завещанием Уайли – Купера как-то прошла мимо моего сознания. Мне это было просто не нужно, я считал это блажью чудаковатого старика.

– Ну да, ну да, понимаю, – задумчиво покивал полковник. – Мадам давно умерла, а Ульяна… Может быть, она могла бы рассказать? Или вы с ней в контрах?

– Она не расскажет. Для нее это вопрос денег, и отдавать их она не намерена.

– Неужели вы думаете, что она возьмется выполнить такую работу? Хотя… Почему бы и нет? – ответил он сам себе. – Она толковая, всегда работала, вот вы говорите, что она и в Штатах быстро нашла для себя дело и не бедствовала. Она бы справилась, я так думаю. Значит, вы считаете, что она хочет получить деньги Уайли – Купера?

– Я в этом уверен.

– А вам эти деньги для чего? Вы же только что мне заявили, что у вас средств более чем достаточно. Зачем вам ввязываться в эту канитель? Да еще таким сложным манером. Ульяна-то, поди, и без того располагает всеми нужными сведениями, сядет да и напишет.