Наконец Тони отправился провожать миссис Эверетт и Долли. Последняя на прощание от всего сердца расцеловала Эмили и ликующе объявила, что в самом скором времени они станут сестрами.

Долли не виновата, думала Эмили, наблюдая из окна, как Тони усаживает дам в машину. Разве Долли выхлестала три бокала вина, забралась на колени к Тони и наплела кучу всякой ерунды, а потом умоляла любить ее, издавая сладострастные стоны, которые и сейчас неотвязно звучат в ушах?

Всему виной стечение обстоятельств: если бы миссис Эверетт и Долли не заявились сюда без предупреждения, Эмили успела бы уйти незамеченной, и никто никогда не проведал бы, что она провела ночь под одной крышей с мужчиной.

Когда Тони вернулся, Эмили все еще стояла на том же месте, где он ее оставил. На лице у нее было написано такое безысходное отчаяние, что ему немедленно захотелось обнять ее и утешить, пообещать, что все уладится. Но вместо этого он тихо спросил:

— Налить тебе кофе?

Эмили злобно уставилась на него, глаза ее превратились в две сверкающие щелки. Предлагать ей кофе таким тоном, словно она зашла к нему в гости поболтать о том о сем! Прикидываться, будто ничего не случилось!

— Как ты мог? — срывающимся голосом выкрикнула она. — Зачем ты намекнул им, что мы с тобой… Что мы собираемся обручиться? Ты хоть понимаешь, что натворил?

Эмили осеклась на полуслове, чувствуя, что взвилась на дыбы, а прыти не хватает. Она разозлилась сама на себя за истерические интонации, выдавшие ее панику и уязвимость.

Обозлился и Тони:

— А, по-твоему, как я должен был действовать? Допустить, чтобы миссис Эверетт и дальше продолжала думать, а она именно так и думала, что у нас мимолетная сексуальная интрижка? Ты бы предпочла, чтобы по городу витали подобные слухи?

— Тебе-то что за печаль, какие слухи распустит обо мне эта балаболка? — не без яда осведомилась Эмили. — Ты — мужчина, никто не осудит тебя за любовь на одну ночь.

— Никто, кроме меня самого, — резко возразил Тони, сурово нахмурившись.

Поразившись страстной убежденности в его голосе, Эмили взглянула на него удивленно, недоверчиво. Его глаза утратили янтарную теплоту и, как прежде, потемнели от плохо скрываемой ледяной ярости.

— Я не племенной жеребец и не веду счет своим многочисленным, как ты вообразила, победам, — проскрежетал он. — Моя репутация значит для меня так же много, как и твоя для тебя, и я не желаю, чтобы меня считали ловеласом. И меня точно так же, как и тебя, коробит, что наши с тобой отношения будут выставлены на всеобщее обозрение.

Эмили слушала и ушам своим не верила. Откуда он знает о ней так много? О том, что она чувствует, как реагирует на происходящее?

— Но… Зачем же впадать в крайности? Зачем ты вообще завел речь о свадьбе?

Тони, не удостоив ее взглядом, повернулся к ней спиной, с преувеличенной медлительностью налил себе кофе. Потом, все так же, не оборачиваясь, глухо сказал:

— Помолвки иногда расторгают… Любые отношения могут завершиться разрывом…

— У нас нет никаких отношений! — возразила Эмили, но Тони посмотрел на нее таким укоризненным взглядом, что у нее зарделись щеки и заныло внизу живота.

Ему не следовало напоминать ей, что ночью она, в сущности, предлагала ему себя, умирая от желания. Более того, после ее откровений их отныне связывает и духовная близость.