Ступак снял свой коричневый пиджак, повесил его в угол, на деревянный колышек.

— Куда я попал?! — изумился он, оглядываясь вокруг. — Так это же пчелиный улей, а не человеческое жилье! Вот это да! Красота!

Алене было приятно, что гость заметил и должным образом оценил труды ее отца, деревянных дел мастера, и труд хозяйки, ее умелые руки, не жалеющие мыла, щелока и времени.

— Все у нас так живут на Верховине, — сказала она.

— Не все, Алена Ивановна. — Я воевал в Отечественную на Верховине, видел зимарки, хижины и хаты, где топят по-черному.

В мирный, сердечный разговор хозяйки и гостя неожиданно вторгся воинственный рокот трембиты. Он донесся откуда-то сверху, через потолок. И прозвучал он так во-время и так грозно, что даже всегда ко всему готовый Дубашевич испугался и не сумел должным образом скрыть этого. Алена поспешила выручить его.

— Это отец. Не беспокойтесь, товарищ…

— Ступак, Николай Григорьевич… Что это такое? — спросил он, разглядывая потолок.

— Новую трембиту отец пробует. Трембита — это длинная пастушья труба.

— А!.. Он что — трембитный мастер?

— Да. Его каждый верховинский пастух знает! — с гордостью объявила Алёна. — Он все свои трембиты делает только из громовицы.

— Громовицы? А это что за диковина?

— Дерево, в какое ударит гром.

— Интересно… Как же это ваш отец ухитряется и трембиты делать и на железной дороге служить?

— Он у нас на все руки мастер. Охотник. Птицелов, Рыбак. Резчик по дереву. Следопыт.

— Молодец! — Дубашевич облизнул пересохшие губы. — Алена Ивановна, водичка в вашем доме найдется?

— Сейчас принесу.

Алёна выбежала из горницы. Дубашевич проводил ее глазами. «Хороша!» Он подошел к окну. Отсюда открывался прекрасный вид на тот самый объект, ради которого Дубашевич волею «Бизона» проник в Закарпатье, У подножия лесистой горы чернел полуовальный, отделанный закопченным гранитом зев железнодорожного туннеля.

Стекла в доме путевого обходчика слегка задрожали. Завибрировали под ногами Дубашевича сосновые плахи. Темное отверстие туннеля стало белым, задымилось, Выталкивая облака пара, из гранитных теснин подземелья вырвался паровоз и ликующе, как живое существо, потряс воздух продолжительным гудком.

Дубашевич достал металлический портсигар, в который был искусно вмонтирован фотоаппарат, заряжающийся микропленкой. Он сфотографировал поезд, выходящий из туннеля, и закурил.

Выбрасывая из-под тормозных колонок искры, товарный поезд с веселым грохотом, залитый весенним солнцем, пронесся мимо дома.

Вернулась Алёна с деревянным ковшиком, полным прозрачной родниковой, холодной, как лед, воды. Ступак выпил, поблагодарил и кивнул за окно, в хвост поезду.

— За границу пошел, к нашим друзьям.

— День и ночь они проходят мимо нас, привыкли мы.

— Зря. К такому великому делу грешно привыкать. Свершилось то, о чем мечтали наши великие учителя! — Гость беспокойно огляделся вокруг: — Так куда вы меня приткнете, Алена Ивановна?

— Сейчас. — Алена высунулась в окно, и подняв голову, закричала: — Тато!

В ответ прозвучал короткий бас трембиты: слышу, мол, говори, что надо.

— Идите сюда, тато, скорее!

По гулкой лестнице, ведущей на второй этаж, на мансарду, послышались грузные, неторопливые шаги. В горницу вошел Иван Васильевич Дударь. Он был одет в старенькую, изношенную форму железнодорожника, но подпоясан брезентовым фартуком, из кармана которого торчали полдюжины тончайших фигурных долотец, стамеска, циркуль и складной метр.