Жоффруа де Шарни удалялся с выражением победы на лице, волоча вверх по улице объемистый кусок ткани, свою хромоту и ожившую в нем надежду.

6

Совсем недалеко от тех улиц, на которых Жоффруа де Шарни нагружал свою хромоту увесистой покупкой, в своей келье в монастыре Сен-Мартен-эз-Эр Аурелио читал гневное письмо, посланное ему Кристиной, и не мог совладать со стыдом и чувством вины: стыдом за собственную глупость и виной за то, что, как ему подумалось, он, быть может, не единственная жертва сложившихся обстоятельств; в конце концов, эта судьба, на которую юноша так горько жаловался, являлась его собственным выбором. С другой стороны, Аурелио недооценил разумение Кристины: приводимые ею аргументы обладали весомостью, которую сложно опровергнуть, и искренностью, острой и прямой, точно лезвие кинжала. Каждый раз, когда Аурелио получал письмо от женщины, которую любил, он чувствовал, что его маленькая вселенная, трудолюбиво выстроенная на основе сочинений Блаженного Августина, начинает сотрясаться сверху донизу. Слова Кристины были справедливы: Аурелио не имел права обвинять ее в грехе, свершенном ими обоими по взаимному согласию. В тайная тайных своей души Аурелио вынужден был признать — вопреки голосу собственного рассудка. — что он не был простой жертвой соблазнения, в чем Аурелио безосновательно пытался себя убедить. Как монаху ему не составило бы труда обвинить Кристину, основываясь на Книге Бытия: если в конечном счёте именно Ева, на свое несчастье склонившая Адама к первородному греху, несла ответственность за изгнание из рая, ту же провинность можно было вменить в вину и всем женщинам. На самом деле такого мнения придерживалась Церковь, и всякий раз. когда Аурелио признавался в своем грехе исповеднику, грех ему тотчас же отпускали на таком основании: женщины суть истинные виновницы прелюбодейства, а мужчины лишь позволяют себя увлечь в пропасть греха просто в силу своей слабости; в том. что касается плоти, мужчины грешат не действием, а попущением, будучи неспособны выказать достаточную твердость и воспротивиться искушению. Охваченный подобными сомнениями, молодой монах, безуспешно пытавшийся распределить ответственность перед Богом, вспомнил тот день, когда он бросился в объятия сладострастия. В истерзанном сознании Аурелио это событие само по себе усугублялось окружавшими его обстоятельствами. Словно явившись перед Всевышним в день Страшного суда, Аурелио вспоминал тот момент, ставший, по его мнению началом его падения.

На следующий день после первой встречи на рынке Аурелио разрывался между соблюдением суровых требований совести и властным зовом, заставлявшим вспоминать зеленые глаза и эту ласковую, чаруюющую улыбку. После долгих раздумий юноша пришел к решению, примирявшему обе возможности: он явится на свидание; но при этом Аурелио убедил себя, что единственное стремление, которое будет направлять его шаги, — это желание искупить свой маленький ребяческий грех вчерашнего дня. Он попросит у девушки прощения и объяснит, что происшедшее было лишь невинным порывом, порожденным его слабостью, скажет ей, что его подлинное и единственное обязательство заключено между ним и Господом, что он уже решил сделаться монахом, повторяя путь Блаженного Августина. Вобще-то, оправдывал себя Аурелио, это будет свидание не с Кристиной, а скоpee с его собственным духом: это была лучшая форма, чтобы проверить на прочность его способность к воздержанию. Доказав, что твердость духа снова вернулась к нему. Аурелио получит прощение от Господа, искупит свою вину перед Кристиной и больше не будет чувствовать угрызений совести. Вооружившись такой уверенностью, юноша явился к месту встречи. Он прислонился спиной к одной из колонн галереи, окружавшей рыночную площадь, — к той самой, возле которой он ощутил несравненную сладость губ Кристины.