Однако слухи о новой общине в процветающем селении Велайо не замедлили обратиться в злые наговоры. В соседних селениях Велайо стали теперь именовать Вильявисьоса;[26] действительно, уже к 1348 году относятся первые нотариальные акты, в которых в качестве официального названия этого селения фигурирует "Вильявисьоса, что в Астурии". И все-таки поначалу это необычное сообщество не являлось мишенью для громогласных обвинений. Если таковые и имели место, то находились люди, которые намеренно утаивали все признаки недовольства — и на то имелись серьезные основания: с тех пор как в замке объявились новые жильцы, в поселке наступило такое благоденствие, что дон Алонсо, граф Хихонский, здорово обогатился, получая налоги с Вильявисьосы. Однако потребовалось совсем немного времени, чтобы растущее недовольство соседних поселений обернулось неудержимым и громогласным негодованием.

3

Кристина и Аурелио были отнюдь не безупречной супружеской четой: в отличие от идеала семейной жизни, согласно которому женщина должна была во всем подчиняться мудрым указаниям мужчины, они не принимали никаких решений иначе как по обоюдному согласию. Их союз являлся ущербным, поскольку в его основании лежала любовь, а не caritas, посредством которой муж должен был защищать свою супругу и руководить ею, как будто бы женщина беспомощна, тупоумна или неспособна чего-нибудь добиться самостоятельно. С другой стороны, Кристина не принесла с собой приданого, долженствующего смягчить ту муку, которую приходилось переносить всем мужчинам, в жизни которых появлялось это новое, почти что омерзительное существо. Это был непостижимый брак, поскольку он изначально не был рассчитан на рождение детей — ведь чрево Кристины после самого жестокого из грабежей, которому ее подверг родной отец, сделалось территорией опустошенной и безлюдной. Это был недопустимый брак, если учесть, что он не предусматривал слияния двух состояний, — наоборот, соединение Аурелио и Кристины явилось разделением одного наследства между множеством людей, которые до этого никогда ничем не владели. Это был неправильный брак, потому что он не приводил к союзу двух семейств — ведь Кристина и Аурелио были двумя душами, обреченными на все возможные изгнания. Для церковной власти это был отвратительный брак, так как он не только держался на столпах любви и страсти, но был к тому же скреплен прочным цементом вожделения, опровергая одно за другим все предписания Церкви, утверждавшей устами Иеронима:

Омерзение вызывает любовь мужчины к чужой жене — или чрезмерная любовь к своей. Мудрому мужчине надлежит любить свою супругу рассудком, но не страстью. Любовь мужчины должна направлять его сластолюбивые порывы и не давать ему броситься в омут распутства. Тот, кто слишком пылко любит свою жену, — тот прелюбодей.

Именно эта фраза лучше всего подходила для описания отношений Аурелио и Кристины. Однако же для Аурелио оказалось совсем не просто освободиться от тяжеловесных доспехов, не допускавших соприкосновения его тела с вещами этого мира. Для бывшего монаха оказалось проще переменить жесткое устройство своей интеллектуальной вселенной, сформированной учением Блаженного Августина, чем на практике влиться в этот новый мир чувственности, который рождался на его глазах. И тогда Аурелио осознал, что если задача, которую поставил перед собой Августин, решивший отречься от порока и обратиться к добродетели, уже была настоящим подвигом, то обратный путь оказался куда более трудным. Молодому человеку, чтобы избавиться от его прежней морали, пришлось приложить гораздо большие усилия, чем те, которые потребовались на ее построение. Власть догмы была столь необорима, что рассудку не удавалось сквозь нее прорваться; столь глубоко пустила свои корни вера, что даже природный инстинкт не мог преодолеть барьеров ее предписаний.