|
Ему никак не удавалось разглядеть конец прохода, по которому они шли, и даже сама попытка вычислить приблизительные размеры галереи вызывала головную боль. Вдоль обеих стен тянулись картины, бесконечные серии пейзажей и портретов, заключенных в изящные, филигранной работы серебряные рамы. Один из пейзажей показался ему знакомым — это был живой, медленно меняющийся вид Саркофага из парка: туман рассеялся, но камень был весь опутан ползучим плющом, будто с тех пор, как Харт видел Саркофаг в последний раз, минули столетья. Он перевел взгляд на соседнее полотно и увидел людей, беспечно шагающих вдоль торговой улицы. Ничто в их облике не говорило о том, что они знают, что за ними наблюдают. Эш вежливо кашлянул, и Харт испуганно огляделся по сторонам. До него только сейчас дошло, что он стоит на месте. Сделав вид, что остановился по какой-то причине, Харт поспешил за Эшем. Картины на стенах, казалось, не кончатся никогда, и Харт ошеломленно помотал головой, вновь попытавшись постичь размеры галереи. Нескончаемой вереницей текли мимо них заключенные в рамы живые лица и виды мест; Харт будто смотрел из окна медленно идущего поезда, и каждый раз возникали новые удивительные образы, пейзажи и люди, видимые с расстояния или большого, или же настолько близкого, что порой казалось: протяни руку — и коснешься их пальцами. Картины безмолвствовали лишь до того момента, пока Харт не останавливался перед ними, — тогда в галерее оживали звуки и голоса, притягивающе робкие, словно им пришлось покрыть невероятные расстояния, чтобы достичь ушей Харта. — Сам Время показывается наружу нечасто, — легко проговорил Эш. — Благодаря галерее он в курсе происходящего, так что выбираться отсюда ему нет особой нужды. В галерее Мощей можно увидеть каждый клочок земли и каждую живую душу Шэдоуз-Фолла. Если постоянно вести такое наблюдение, можно свихнуться, но Время именно этим и занимается. Будь это простой работенкой — с ней справился бы каждый. Харт нахмурился: — Погоди. Что-то не нравится мне все это. Ну а право на неприкосновенность личной жизни? — А что тут такого? — спросил Эш. — Если учесть, что число отслеживаемых Временем мест, людей и событий близко к бесконечности, какая разница, наблюдает он за тобой или нет? А даже если и наблюдает, то, во-первых, толькотогда, когда ты делаешь что-нибудь интересное, и, во-вторых, когда то, что ты делаешь, он видит впервые. И потом ведь в большинстве своем мы полагаем, что приглядывает он не за мной, а за кем-то другим, и, если честно, по большей части мы правы. Поэтому не бери в голову. — Ты все твердишь: не бери в голову, — а я не могу. Мне жутко не по себе от этого места — получается, настоящий Большой Брат [6], в прямом смысле слова. — Я предпочитаю думать о нем скорее как о Большом Дяде, исполненном благих намерений, но только чересчур озабоченном. Сейчас я тебе кое-что покажу — надеюсь, это позволит тебе немого отвлечься. У картин есть и другое назначение. Взгляни-ка на эту. Уверен, тебе понравится. Эш остановился перед необычным портретом, и Харт встал рядом с ним. На полотне была изображена решетчатая вязь переходов в стиле хай-тек [7], стиснутых плотно вместе, словно пчелиные соты, и наполненных неясными фигурами, снующими взад-вперед настолько стремительно, что успеть детально их рассмотреть не было никакой возможности. Огни подсветки конструкции на картине были болезненно ярки и слишком интенсивны для человеческих глаз, однако теней нигде не было видно. Там и здесь замысловатые механизмы, словно живые скульптуры, бесшумно трудились над выполнением непостижимых заданий. — Что это? — понизив голос, словно боясь быть услышанным, поинтересовался Харт. — Будущее, — отвечал Эш. — А может, прошлое. Неважно. Смотри, что будет дальше. |
