– Их предки жили в Северо-Восточной Азии, – откликнулся Дима, сидевший на противоположной скамейке и показывавший доктору Муньосу свои больные стопы.

– Вот-вот. Пришли сюда когда?

– До Перу добрались примерно пятнадцать тысяч лет назад.

– За это время, конечно, изменились, но остались чужаками! – Егоров взял за руку четырнадцатилетнего Катипа из агуаруна, сына Титуса и Сакеят. – Кожа у них грубая, но страдает от москитов. Кровососы и кожные паразиты изводят туземцев ничуть не меньше, чем нас с тобой. Они мажут себя защитной краской, покрывают тело илом, как, например, делает наша старая ведьма… Кстати, где она?

– Не знаю. – Дима передвинулся по скамейке, и его место у доктора занял кандоши Тарири. – Ходит где-нибудь.

– Их кусают змеи и пауки, – не выпуская руку Катипа, продолжал Егоров. – А главное… Подойди, потрогай.

Мазь ещё не впиталась, но Дима покорно обулся и обошёл костёр. По примеру Ильи Абрамовича коснулся Катипа.

– Смелее, юноша! – Егоров, перехватив Димино запястье, провёл его рукой по лицу и шее Катипа. Заставил молодого индейца задрать футболку и тогда провёл Диминой рукой по его животу. – Чувствуешь? Кожа горячая!

Егоров отпустил Диму и продолжил изучать Катипа, словно не был до конца уверен в своём заключении. Аня, так толком и не взявшись за раскрытый скетчбук и едва набросав общие контуры лагеря, затаилась. Илья Абрамович и раньше вызывал у неё отвращение, а сейчас его поведение представлялось тошнотворным. Впрочем, Катип не возражал. Выдернутый из очереди к доктору Муньосу, забавлялся, наблюдая, как его ощупывает Егоров.

– Ты замечал, Дмитрий, что, пока не пошли дожди, наши индейцы по пять раз в день забирались в речку? Сидели там, охлаждались. Их кожа не приспособлена к местной жаре. Они и потеют-то мало.

Аня отвернулась от Егорова и теперь следила за тем, как возле костра суетятся Диас и Эрнандес – готовят обед. Чёрная фасоль, обсыпанные маниоковой крупой оранжевые кубики батата, горстка сухарей и печёные попугаи с жареными бананами. Их меню оставалось неизменным последнюю неделю. От бананов, приготовленных всеми возможными способами, Аню воротило. Она не знала, сможет ли вообще есть их после экспедиции.

– Странно заявлять, что европейцы лишили индейцев дома. Они здесь такие же чужаки, как и мы, не находишь? Садись, чего встал? – Егоров отпустил Катипа и хлопнул по скамейке возле себя.

Дима покорно сел. Илья Абрамович обычно расспрашивал его, как продвигается работа над книгой – какие факты Дима записал, как собирается структурировать собранный материал, с какого ракурса будет рассказывать о произошедшем. Но сейчас, взявшись попутно пинцетом выщипывать волоски с носа, Егоров заговорил о Сакеят. Предложил Диме понаблюдать, как женщина моется в речке, ничуть не опасаясь ни кайманов, ни анаконд. Посмеиваясь, Илья Абрамович склонялся к Диме, подмигивал ему. Наконец Аня, не сдержавшись, до того порывисто встала со скамейки, что едва не выронила скетчбук. Не понимала, как Диму не воротит от каждого произнесённого Егоровым слова. Ушла не оглядываясь. Судя по смешкам за спиной, её порывистость обратила на себя внимание.

Аня в запальчивости шла по лагерю. Не заметила, как позади остались и костровой тент, и большая палатка Аркадия Ивановича, и отдельная палатка Лизы – дочери Скоробогатова в лагере было дозволено полное уединение. Вышла к четырём истуканам. Зои называла их четырьмя обезьянками: вижу зло, говорю зло, чувствую зло, иду к злу. От каменных глыб Аня в обход пойменной низменности прошла до расчищенной поляны на берегу пруда, укрытого полутораметровыми блюдцами виктории-регии.