Серебристая вязь перечисляла десятки и сотни книг, а за стеклом — тихие, неспешные движения упивающихся текстами библиофилов. У Дардена занялся дух, и не просто от того, что здесь найдется подарок для его дражайшей, самой любимой, для женщины в окне, но от того, что он год провел вдали от этого мира, а теперь вернулся и нашел утешение в багаже цивилизации. Его отец, эта истерзанная душа, между запоев и невзирая на эрозию подползающей старости, еще оставался великим читателем, и Дарден без труда вспомнил, как, прочищая воспаленно красный нос (чудовищный нос, непропорциональный всему, что встречалось в их роду), этот человек рыдал над леденящими кровь злоключениями двух бедных инженю по имени Жюльета и Жюстина, бежавших от бедности к проституции, а от нее — в джунгли и вернувшихся назад; как он обливался слезами радости, когда они обрели богатство и отправились на новые чудесные приключения на просторах реки Моль, пока наконец чистая Жюстина не испустила дух, не снеся тягот обрушившихся на нее трагических наслаждений.

И Дарден исполнился гордости при мысли, что женщина в окне прекраснее Жюльеты и Жюстины, прекраснее и, вероятно, более крепкого здоровья. (Хотя он был готов признать, что в изяществе черт, в бледности губ различает врожденную хрупкость.)

С такими мыслями на уме Дарден толкнул стеклянную дверь, и скрипнули лакированные дубовые половицы, раз-два-три звякнул колокольчик. С третьим звяком появился облаченный в темно-зеленое клерк (рукава топорщатся золотыми запонками, туфли бесшумно ступают по толстому ковру) и с поклоном спросил:

— Что вам угодно?

На что Дарден объяснил, что ищет подарок женщине.

— Не той, с которой я знаком, — добавил он, — а той, с которой хотел бы познакомиться.

Клерк, молодой повеса с грязными русыми волосами и лицом столь же утонченным, как бараний пуддиг, лукаво подмигнул.

— Понимаю, сэр, — улыбнулся он, — и у нас есть как раз то, что вам нужно. Прибыло две недели назад из «Министерства прихотей». Окситанский автор, сэр. Прошу, следуйте за мной.

И он провел Дардена мимо монументальных полок с историческими текстами, которые просматривали усохшие зануды в оранжевых панталонах (без сомнения, университетские фигляры, практикующиеся перед каким-нибудь вычурным праздником возрождения Восса Бендера), и объемистых, запыленных полок с побасенками и пасторалями, заброшенными всеми, кроме вдов в черном и мальчика лет двенадцати в очках с толстыми стеклами, затем мимо исчерпывающих кип философских фолиантов, на которых пыль собралась еще плотнее, пока наконец они не достигли закутка, скрытого за вывеской «Похороны» и притаившегося под табличкой «Объекты желания».

Тут клерк снял с полки изящный томик ин-октаво с золотым обрезом и богатым бархатным переплетом.

— Книга называется «Преломление света в тюрьме», и в ней вы найдете сокровищницу мудрости последних труффидианских монахов, заточенных в темных башнях Халифа. Этот трактат тайком вынес из узилища один бесстрашный искатель приключений, который…

— …будем надеяться не был сыном Хоэгботтона, — сказал Дарден. Ведь доподлинно известно, что «Хоэгботтон и Сыновья» поставляют среди прочего всевозможные фальсификации и подделки, а ему неприятно было думать, что он подарит возлюбленной предмет, который она сама, возможно, распаковала и внесла в опись.

— «Хоэгботтон и Сыновья»? Ну что вы, сэр! Это не сын Хоэгботтона. С «Хоэгботтоном и Сыновьями» мы дел не ведем, разве что берем на комиссию их пособия и путеводители, так как их методы… как бы поточнее выразиться?., сомнительны. Нет, ни с Хоэгботтоном, ни с его сыновьями мы дел не ведем. Но о чем я? Ах да, труффидиане. Вот уж кто мастера в искусстве каталогизировать страсти! И притом с самыми серьезными разграничениями.