Кивнув, она бросилась в комнату, закрыв за собой дверь.

Итан же подошел к двери с противоположной стороны коридора.

Ручка повернулась. Он ступил внутрь.

Пустая комната была погружена во тьму и вроде бы имела ту же планировку, что и его палата на четвертом этаже, как представлялось в полоске света, падающего из коридора.

Он закрыл дверь как можно тише и свернул в ванную.

Шарил во тьме, пока палец не нащупал выключатель.

Зажег свет.

На вешалке рядом с душем висело полотенце для рук. Итан схватил его, обернул вокруг кисти и встал перед зеркалом.

Замахнулся.

Но собственное отражение выбило его из колеи.

О, боже! Он знал, что дело скверно, но чтобы настолько… Поуп превратил его в отбивную – верхняя губа раздулась вдвое, распухший до гигантских размеров нос побагровел, как гнилая клубничина, рассеченную щеку скрепили штук двадцать стежков, а уж глаза…

Просто чудо, что он вообще способен видеть. Черно-лиловые кровоподтеки окружили глаза складками вздувшейся кожи, будто его терзает почти летальная аллергическая реакция.

Некогда на этом зацикливаться.

Итан ударил по нижнему правому углу зеркала и тут же прижал замотанный в полотенце кулак к разбитому стеклу, чтобы то не вывалилось сразу же.

Он нанес безупречный удар – минимальные повреждения, большие трещины. Быстро вытаскивал куски свободной рукой, выкладывая их на раковине, и выбрал самый крупный.

Затем размотал правую руку, погасил свет и ощупью нашел дорогу обратно в спальню.

Ничего не видно, кроме бритвенно-тонкой полоски света под дверью.

Прокравшись вперед, он прижался к ней ухом.

Звук был слабый, но достаточно отчетливый: далекий шум открывающихся и закрывающихся дверей.

Проверяют комнату за комнатой, и хлопки звучат достаточно далеко – наверное, они все еще в главном коридоре.

Итан уповал, что не заблуждается на сей счет.

Интересно, открыты ли до сих пор двери лифта. Если преследователи увидят кабину здесь, то наверняка заключат, что он бежал в цокольный этаж. Им с Беверли следовало отправить лифт обратно на четвертый этаж, но теперь уж этот недосмотр не поправишь.

Опустив руку, он нашарил дверную ручку и ухватился за нее.

Медленно поворачивая ручку, постарался успокоить дыхание, загнать свою ЧСС обратно в диапазон, где не приходится балансировать на грани беспамятства.

Когда щеколда вышла из запорной планки, Итан предельно бережно потянул.

Дверь приоткрылась на два дюйма; петли милосердно не издали ни звука.

Длинный треугольник света упал на шахматный линолеум под его босыми ногами.

Хлопки дверей стали громче.

Держа в руке осколок зеркала, он просунул его между дверью и притолокой, понемногу выдвигая все дальше, миллиметр за миллиметром, пока оно не показало отражение коридора позади него.

Пусто.

Захлопнулась очередная дверь.

Между хлопками слышались лишь шаги ног в туфлях на резиновой подошве, и больше ничего. Одна из люминесцентных ламп поблизости была неисправна и время от времени начинала мигать, попеременно погружая коридор во тьму и озаряя вспышками света.

Тень опередила человека – легкое потемнение на полу поблизости от поста медсестры, – а затем показалась медсестра Пэм.

Остановившись на скрещении четырех коридоров, она замерла абсолютно неподвижно, держа в правой руке какой-то предмет, опознать который с такого расстояния Итан не мог, однако один конец предмета поблескивал отраженным светом.

По истечении тридцати секунд она повернулась и двинулась по коридору Итана, шагая осторожно, целеустремленно, короткими контролируемыми шажками, с улыбкой, казавшейся чересчур широкой, чтобы уместиться у нее на лице.

Через несколько шагов она остановилась, свела колени вместе и присела на корточки, чтобы рассмотреть что-то на линолеуме. Пальцем свободной руки провела по полу, подняла, и Итан с приступом тревоги вдруг сообразил, что это такое и как медсестра поняла, в какой коридор свернуть.