— Гермес для моей Афродиты! — выкрикнула она. — Идет мой муж!

Теперь и Монсорбье увидел, как мы спускаемся, и хотя он не мог сдвинуться с места, чтобы не проронить ни капли крови моей Либуссы, которую собирал в железный сосуд, появление наше сильно взволновало его. Его разжигала, как я понимаю, доведенная до абсурда ревность. Я прокричал ему:

— Ба! А вот и петушок, хлопает крылышками, прям хоть сейчас на убой. Улетай, маленький забияка. Ты никому здесь не нужен. Твои республиканские курочки истомились у себя в курятнике, тоскуют, бедняжки, без своего петушка!

Хотя Либусса должна была испытывать невыносимую боль, голос ее не утратил былой властности:

— Остерегайтесь, Монсорбье. Вы призваны исполнить определенную задачу. Делайте свое дело и не отвлекайтесь!

Француз сердито надулся. Кровь Либуссы стекала — капля за каплей — в перевернутый шлем. Из бормочущей толпы выступила златовласая дева, та самая, что принесла в жертву ягненка, и запела на латыни, смешанной с греческим и, насколько я понял, с древнееврейским. Толпа подхватила ее мрачный гимн, и суровый хор заглушил ответ Монсорбье, если, конечно, он пожелал ответить.

Сент–Одран побледнел. Его трясло от ужаса и омерзения.

— Нам здесь нечего делать, фон Бек. Либусса с радостью принимает свое богохульное мученичество! Если мы здесь задержимся, нам тоже придется участвовать в этом, и тогда мы уж точно погибнем.

Но теперь я был спокоен и даже умиротворен. • — Как вы не понимаете, милый друг, что это не только ее судьба, но и моя тоже?

— Этого я и боялся, — серьезно проговорил шевалье. — У вас, верно, помутился рассудок. Прошу вас, фон Бек, прислушайтесь к голосу здравого смысла.

— Я, Сент–Одран, изменился, окончательно, безвозвратно, и должен исполнить веление судьбы. — Я улыбнулся ему. Он попятился от меня, словно от прокаженного. Я протянул к нему руку, но не достал до него.

— Вы стали созданием Сатаны, фон Бек!

— Похоже, я был им всегда. — Спокойствие не покидало меня. — Но что в том дурного…

— Сударь, еще недавно в вас жила человеческая душа! Доброе сердце… А теперь вы одержимы. Я подожду вас до вечера. Но не дольше!

Перебросив веревочную лестницу через борт, я покачал головой, преисполненный жалости к неведению моего друга.

— Я должен идти, друг мой. Скоро начнется моя свадьба. Я весьма разочарован, что вы не желаете сдержать данное мне слово.

Он сделал два шага в моем направлении, как будто собирался меня удержать, но я перемахнул через борт и начал спускаться к выжженному пепелищу и сборищу забывчивых свидетелей, чьи взгляды были прикованы к черному распятию — манифестации нового мессии, того, кого пророки называют «Антихристом». Отвергая Всевышнего, мессия этот заявлял свое право на Землю именем человечества! И как соучастник этого преступления я подчинюсь только той, чья мудрость преобразовала кровь и просветила душу. Вцепившись в лестницу, я глянул вниз, на свидетелей страданий Либуссы. Ветер бился в шелковый купол шара оглушительным пульсом, темные силуэты окрестных зданий колыхались, точно колосья пшеницы, в безбрежных просторах неба взвихренная пыль принимала странные формы, а за мутной завесой ее мерцали Осенние Звезды.

До земли оставалось лишь несколько футов. Я спрыгнул в горячий пепел «Настоящего друга». Угольки взвились у меня под ногами, глаза защипало от дыма. Не обращая на это внимания, я пробрался сквозь раскаленные обломки к жуткому сборищу свидетелей таинства. Большинство из толпы были выше меня ростом, и за их спинами я не видел креста. Я стал протискиваться через толпу жрецов, хладные, точно трупы, они не сопротивлялись моему продвижению, и вот наконец я остановился слева от златовласой жрицы. Монсорбье повернулся ко мне, поднял чашу и закричал.