С тех пор как нашелся перстень, прошла неделя. Сначала Караваев бодрился, звонил приятелям, которыми успел обрасти за годы пребывания на Земле; чтобы убить время, болтался после работы по Невскому, сходил в ЦПКиО, даже на какую-то дурацкую комедию себя загнал, но облегчения не испытал. Пусто, уныло и серо было вокруг, и Караваев махнул на все рукой. Не пошел на работу — вообще перестал выходить из дома. Для разнообразия напился и, отчаянно рыдая, жаловался старенькому телевизору на свою разбитую жизнь. Взялся налаживать пищевой синтезатор — приз за успешную адаптацию, — повозился немного во внутренностях чудо-агрегата, да так и оставил разобранным пылиться на столе, поскольку было ему абсолютно все равно, что есть и что пить. Начал заполнять пробелы в мнемоотчете для пересылки на Базу, но бросил и это. Ни о чем, кроме Маши, думать не мог, и, как ни старался отвлечься, все его мысли стремились к ней. Ее образ преследовал Караваева во сне и наяву, и в конце концов он начал подозревать, что в нем самом что-то разладилось. Ему то и дело вспоминались ее плечи, руки, глаза, они возникали как наваждение. Ее запах, ее голос слышались ему всюду, раздражали, сводили с ума, заставляя скрежетать зубами и плакать по ночам. Можно было, конечно, стереть всякую память о ней — не такая уж сложная штука частичная амнезия, но вся беда в том, что пойти на это Караваев не согласился бы даже ради спасения жизни. Любое воспоминание о Маше причиняло ему боль, однако боль эта была в то же время его единственной горькой радостью. Без нее просто не имело смысла существовать дальше.

Бездумное верчение перстня в руках натолкнуло Караваева на другую мысль: что, если попробовать на время вернуться в тело циньлянина — не взглянет ли он тогда на все случившееся с ним другими глазами? Одно дело, когда о покинувшей его женщине тоскует мужчина, и совсем другое — когда те же чувства испытывает осьминогообразное существо. Есть в этой ситуации что-то комичное, а некоторая доза здорового смеха, хотя бы даже над самим собой, — это как раз то, что ему сейчас нужно…

Караваев выбрался из кресла и, расчистив пространство посреди комнаты, включил волновой преобразователь. На пульте замигали индикаторы. На табло засветился сигнал готовности. Караваев расслабился, стараясь думать о чем-нибудь приятном. Перед его внутренним взором возник пологий песчаный берег моря, колышущиеся на ветру невысокие сосенки. Вдоль кромки воды навстречу ему идет молодая статная женщина в черном декольтированном платье. Маша. Машенька…

— О, черт, опять она! — Караваев дернулся, сильно потер лицо ладонями. Ладонями?! Да ведь он должен был превратиться в… В чем дело? Накопители энергии заряжены, преобразователь энергии работает на полную мощность. Перстень… Караваев поднес руку к пульту. Перстень дает сигнал форсированного режима работы. Этого не может быть!

Караваев посмотрел в зеркальную дверцу платяного шкафа и перевел взгляд на свои руки. Вот так дела! Он остался человеком, несмотря на то что преобразователь уже выдал порцию энергии, достаточную, чтобы превратить человека по меньшей мере в дюжину циньлян…

В отчаянии Караваев обхватил голову руками и тихо застонал. Этого не могло быть, и все же… Эти приборы не ломались, не разлаживались. Сигнал, подтверждающий выброс энергии, налицо… Значит, дело не в приборах, а в нем самом? Что-то изменилось в нем, что-то мешает перевоплощению? До сих пор ни о чем подобном слышать ему не доводилось, хотя… Быть может, это и есть воспетая поэтами так называемая «волшебная сила любви»?..

Караваев долго сидел неподвижно, и в голову ему лезли самые мрачные мысли. Жить как человек с такой нестерпимой болью, с такой тоской по Маше он не может, это совершенно ясно. Забыть о ней он тоже не может, да и не хочет. Кстати, еще неизвестно, сумеют ли приборы циньлян вытравить из его мозга память о ней… Вернуться на Базу, чтобы превратиться там в подопытного кролика? Зачем? Чтобы там, неся в себе все ту же боль и тоску, ждать, когда его превратят обратно в циньлянина? Да не хочет он этого! Ничего он не хочет…

И снова виделись ему мраморно-белые Машины плечи, улыбался ее медовый рот… Снова и снова слышал он ее запах, ее голос, кожей ощущал ее прикосновения.