— Меня? Почему?

— Он и тебя сожрет. То есть не сожрет, — Чанси усмехнулся, — а сделает самим собой. Ты ведь хочешь быть только самим собой и никем другим, правда? Ты не хочешь играть никаких ролей, не так ли?

— Естественно. Все хотят быть самими собой, — сказал я. Не сказал — подал ожидаемую реплику.

— Вот и попался. Сегодня ты один, вчера был другим, завтра будешь третьим. Где же ты истинный? Это и решит Лабиринт. Он выявит твою настоящую сущность и…

— Так что же тут плохого?

— Ничего. — Чанси сделал еще глоток и закрыл лицо руками, голос его стал глухим и невнятным. — Ничего плохого. Это даже хорошо. Ты станешь самим собой, и чужие заботы перестанут тебя волновать. Печали не будут печалить, горе покажется сладким, а обида испарится, как вода на огне.

Все это не просто хорошо, а прямо-таки замечательно. Ты забудешь о предательстве друзей, о смерти матери. Об идиотке жене, ждущей тебя за морем, о потаскухе дочери. Ты забудешь все, что хочешь забыть. Но что у тебя останется? — Чанси посмотрел на меня сквозь растопыренные пальцы тусклыми глазами. — И что есть сейчас? Почет? Деньги? Слава? Но все это так мелко на фоне Лабиринта.

Впрочем, ты же ничего не знаешь. Мы воевали за этот остров много лет и что получили? О, как смешно, как жестоко распорядилась судьба нашей победой! Как радовались мы, когда они вдруг перестали сопротивляться! Веришь ли? Легендарный остров Благоденствия, неприступный ни для западных, ни для восточных соседей, вдруг открыл свои гавани-крепости.

Мы ринулись сюда, как голодные волки, и… Здесь почти не осталось людей. Только шуаны и шапу. Сначала мы не поняли, что произошло, — мы ничего не знали о Лабиринте. А когда узнали, было уже поздно. Наши армии таяли на глазах. Мы даже не успели как следует подраться между собой за владение островом — люди Запада и люди Востока. Лабиринт победил нас. Естественно. Солдаты быстро о нем пронюхали и проделали то же, что и местные жители. Шапу, шуаны, бифэни, цилини… Мы везли и везли сюда людей — здоровых, сильных мужчин и женщин, мы надеялись возродить этот остров, а Лабиринт, словно гигантская мельница, перемалывал их и перемалывал. Они шли туда сами. Мы замуровывали один вход — люди шли в другой… Эта гора, эта проклятая гора словно смеялась над нами!

Ты понял, о чем я говорю? Прошедшие Лабиринт могут жить по пять-шесть человеческих жизней. Они не умеют плакать, не умеют смеяться. Они ничего не боятся! Они не люди. Их нельзя обложить налогом, заставить работать или воевать. Их можно только убить! Ты понимаешь, только убить! Но кому надо убивать этих бездушных скотов?

Чанси убрал руки от лица и посмотрел на меня неожиданно трезвым и умным взглядом.

— Я спрашиваю тебя, Пришедший, что делать?

— Почему разбился корабль в Западной Гавани? Что за чудовища живут в бухте?

Чанси кивнул.

— И это тоже. Бифэни. С каждым годом их становится все больше. Они закрывают путь на остров. А корабли все идут и идут. И знаешь, кого они теперь сюда везут? Разочарованных. Теперь этот остров называют Островом Успокоения. Лабиринт манит не только нас, живущих рядом. Слава о нем разнеслась далеко, и к нему едут из заокеанских стран. Едут, чтобы перестать быть людьми. Ты можешь это понять? Нет. Не можешь. Ты слишком мало здесь жил, но Лабиринт еще позовет тебя. Люди отдают последние деньги, чтобы попасть сюда и войти в Лабиринт. А ведь раньше это слово числилось тут едва ли не ругательством, говорить о Лабиринте считалось зазорным. За распространение сведений о нем грозила ужасная казнь. Их не смущает даже то, что большинство кораблей гибнут в бухтах, а пытающихся спастись пожирают бифэни.

— Так что же, это самоубийцы?

— Пей, у тебя плохо смазаны мозги.