— Нет-нет, что ты! В дом Мугао входить нельзя! Туда никто не может входить без зова, а ты тем более.

— Но тогда, может быть, удастся вызвать сюда Шун?

— Нет, лучше этого не делать. Во всяком случае не сейчас. — Мальчик оглянулся по сторонам — не подслушивает ли нас кто-нибудь. — Если ты хочешь, я узнаю, как она живет, и помогу вам увидеться.

— Хорошо, сделай это. — Я еще раз посмотрел на дом Мугао, в котором можно было при желании разместить человек двадцать, и прибавил шагу, чтобы догнать умчавшегося вперед Няо.

С тех пор как я пришел в сознание, сыновья Тайши почти не отходили от меня. Поначалу они немного дичились, но постепенно любопытство пересилило их недоверие к незнакомому мужчине. Они замучили меня расспросами о Западной гавани и Городе Желтой Черепахи. Раз десять пришлось мне рассказывать им о том, как мы ушли от погони, как пробирались через лес и сражались с цилинями. Няо, которому недавно исполнилось шесть лет, уцепившись за мой палец и жмурясь от ужаса, требовал все новых и новых подробностей. Дэй держался более сдержанно, но в глазах его я, без сомнения, выглядел героем. Судя по репликам, он жалел, что его не было с нами в лесу, где он мог в полной мере проявить свою удаль и сноровку.

Словом, у нас установился полный контакт, и ребята не только охотно слушали меня, но и сами кое-что рассказывали о нравах и обычаях рыбаков. Наверно, их привязанность ко мне объяснялась отсутствием мужчины в доме, я же за несколько дней успел полюбить их вовсе без всякой причины. Сложись моя жизнь иначе, у меня могли бы быть такие же сыновья…

— Гляди, отсюда уже видна Рыбачья гавань, — прервал мои размышления Дэй, а Няо восторженно засвистел.

Этот свисток я сделал ему, когда еще не мог вставать, и игрушка пришлась по вкусу не только Няо, но и его товарищам. Я сделал их еще с десяток, прежде чем сообразил обучить этой премудрости Дэя, что сильно повысило его авторитет среди сверстников и расположило ко мне детвору поселка. Впрочем, это была не единственная польза от моей поделки: вырезая свисток, я вспомнил, как в далеком детстве отец делал мне такие же свистки из ивовых прутьев. Вспомнил его большие, покрытые темным пушком руки, ловко орудующие складным ножом. Вспомнил его лицо и лицо матери… И, словно пружина, начала раскручиваться передо мной моя жизнь, год за годом, за годом год… И уже без всякого усилия я вспомнил, кто я, что я, и лишь одно осталось скрытым — каким образом попал я на этот остров.

Воспоминания, правда, не доставили мне особого удовольствия. Ранний уход отца из семьи, второе, столь же неудачное, как и первое, замужество матери, школа с ее зубрежкой, серым однообразием, скучными вопросами и скучными ответами. Служба в армии, со всеми ее унижениями и издевательствами, неожиданное для меня самого поступление в институт, вечное безденежье, встреча с Настей… Наверное, было в жизни и счастье, и радость, неудержимая, как хлещущее из бутылки шампанское, и светлое состояние покоя, и удовлетворение от хорошо сделанной работы… Конечно, все это было, но вспоминались почему-то именно разочарования и огорчения. Отец, мать, Настя, друзья, которые слишком часто обо мне забывали. Была, конечно, работа… Я любил ее и верил, что она сможет вылечить мою изъязвленную обидами душу неудачника. Вылечить в прямом и переносном смысле. О, я не был эгоистом, лекарство изготовлялось мною не только для себя самого. Ведь если вдуматься, посмотреть по сторонам — много ли на свете счастливых людей? Людей, которым нечего забывать, которым не надо блокировать свою память приказом: «Об этом думать нельзя!»? Я мечтал помочь себе, помочь им — разочарованным, обиженным, наконец, просто больным. Не только мечтал, но и трудился ради этой мечты не покладая рук. И какой же результат? Установка, делающая из людей шуанов и шапу?.