– По вкусу ты как луна, такая же холодная и чистая, – прошептала Невинность мне на ухо и начала пинать кирпичи из дёрна, от мороза превратившиеся в железные пластины. Я выкатилась из дома, который построил мой золотой шар – и тогда, и сейчас я думаю о еже как о моём золотом шаре, – к ногам единорога.

– Ты обещала помочь мне, – сказала она, всё ещё находясь в полуобмороке.

Я повернулась и начала рыть жесткую землю, в которую были воткнуты бесчисленные иглы: золотые, серебряные, медные, железные, кварцевые, алмазные, изумрудные, сапфировые. Я копала и плакала, тяжело дышала и кричала. Месяцы заточения в башне из дёрна лились из меня, как лягушки изо рта хорошей дочери Дожа. Мои пальцы скрючились и запачкались, но наконец я протянула Невинности букет колючек из всевозможных металлов с прилипшими комьями земли.

– Этого хватит, – сказала я голосом, охрипшим от рыданий, – на новый рог.

Единорог опустила голову и слегка меня понюхала.

– Мой рог – цветная чаша на столе далеко-далеко отсюда. Я не приму другого, пока старый жив… Что он скажет? Но, если он сломается в тех краях, что мне никогда не увидеть, вероятно, я опять стану целой.

Невинность очень медленно опустилась на землю и положила свою раненую голову мне на колени. Кровь снова начала сочиться, капля за каплей, с основания отсеченного рога. Она закрыла глаза и глубоко засопела.

Мы лежали рядом, и я чувствовала, какая она тяжёлая, – будто чувство вины.

(продолжение)

– Она забрала мою непорочность, всю без остатка, в себя. После этого я была уже не просто плоха, но и уродлива и отдана на милость любого, кто решит, что любит меня. К тому же я превратилась во взрослую женщину и стала лысой, точно орёл-стервятник. Я едва успела выбраться с поля, на котором Чириако построил дом из дёрна и ребёнка, как появился город, и Пра-Ита схватили меня, зная, как знал мой золотой мяч, что никто не будет меня искать.

– Не думаю, что они знают… Просто собирают то, что подхватывает ветер.

– Они знают.

Я ничего не смог сказать и просто выскользнул из постели, обошёл кровать, торопливо ступая по ледяному полу, и снова забрался под одеяло с другой стороны, устроившись позади Темницы. Нежно и трепетно обнял её… Я – мужчина и был обязан знать, как это делается; прижался всем своим худым телом к спине Темницы, покрытой корой, и, удерживая её, стал баюкать, словно она была моим собственным ребёнком.

– Ты не уродливая и не плохая, и не надо ни от кого ждать милости, – прошептал я. – Хотя ты и впрямь лысая.

Она тихо рассмеялась, но, по мере того как её тело теплело в моих руках, я чувствовал, как она плачет – чуть слышно, будто шелестят страницы…

Мы работали с Чеканщиком семь лет.

Темница коротко стригла волосы, подрезая их об одну из сторон шестерни. Они были короткие и торчали во все стороны: тёмные, густые, покрывавшие всю голову. Когда я спросил её об этом, она пожала плечами и ответила: «Мои волосы теперь принадлежат ей».

Не хватит слов, чтобы рассказать, как часто ветер переносил нас с места на место, и в какие расщелины мира нас заносило. Порой казалось, что за изорванными границами города идёт снег. Иногда я будто чувствовал запах шалфея и камня, запах пустыни. Недостатка в сырье у Чеканщика не было.