|
Алексею вот уже в который раз показалось, что временами речь домового неуловимо изменяется. То он говорит, как замшелый деревенский старик, вкрапляя в свою речь массу простонародных выражений. А то вдруг его речь становится плавной и ровной, с привычной с детства манерой построения фраз, без диалектических словечек, которые не то чтобы резали слух, но временами заставляли просто соображать немного медленнее, поскольку не сразу находились синонимы старинным фразам и оборотам. Что уж там и говорить, старикашка был ох как не прост. С ним, пожалуй, стоило держать ухо востро. Мало ли чего можно ожидать от изнаночника. Хотя домовые отродясь не творили с людьми непотребств, свойственных остальным жителям Изнанки, но все же были народишком хитреньким, себе на уме, что называется. Овчинная шкура подаренной домовым одежды приятно согревала начавшую уже терять чувствительность кожу, нос же, наоборот, стал стынуть, как и кончики ушей. Алексей поднял огромный, по самую макушку, ворот, сунул руки в просторные рукава, и ему стало намного уютнее. Дальше шли молча. Холод усиливался. Вскоре Алексей ощутил, что у него стынут ноги, а джинсы, влажные после купания в коллекторе, превратились в стоящие колом вериги, сковывавшие движение. Алексей прикинул даже, что неплохо бы остановится и чем-нибудь увесистым отбить со штанов намерзший лед. „Блин, застужу все как есть“, - подумал Алексей, с завистью глядя на домового, которому все было нипочем. Еще примерно десять минут пути прошли в молчании. Петляя по различным закоулкам и отноркам, путники вскоре приблизились к выходу настолько, что стал виден свет, льющийся из щелей в неплотно прикрытой двери. Алексей удивился, что в таком монументальном сооружении из огромных каменных глыб дверь была настолько хлипкой. Обычная дощатая дверь, сбитая вкривь и вкось, как у деревенского сортира, даже не была повешена на петли. Просто стояла в дверном проеме и даже не падала. Остановились у двери. Ждан Лебядич подошел и осторожно постучал, как будто собирался не выйти, а наоборот - войти. Притом в чужой дом. Дверь, скрипнув, неспешно отворилась. Яркий свет ударил в дверной проем, на мгновение ослепив Алексея даже сквозь пальцы руки, которой он быстро прикрыл глаза. А потом его оглушил шум. Не такой, конечно, как в большом мегаполисе, в котором он жил. Но сразу стало понятно, что по ту сторону двери тоже большой и густонаселенный город. Скрипел снег под множеством ног, лап, копыт и черт знает чего еще. В морозной свежести отчетливо разносились гортанные выкрики на незнакомом Алексею языке. Раздавался равномерный, явно механического происхождения стук. И над всем этим в воздухе стоял звон. Приятный звон, похожий на благовест, раздающийся по большим праздникам с колоколен Москвы. Когда с глаз спала пелена, Алексей шагнул наружу вслед за старым домовым, так удачно ставшим его провожатым, и осмотрелся. Казалось, что пейзаж с домами, дорогами, фонарными столбами сошел с открыток начала прошлого века. Дома, не выше трех этажей, были густо укрыты снегом. По расчищенной дороге неслась повозка, запряженная тройкой вороных коней. Из-под копыт в воздух взлетали куски снега, выбитые из мостовой. Охотник разглядел, что между возницей и повозкой была натянута тонкая сетка, специально для защиты от снега. Присмотревшись внимательнее, Алексей с удивлением увидел, что у коней, влекущих повозку по снежной дороге, вместо привычных копыт на самом деле были когтистые лапы, покрытые такой же шкурой, как и скакуны. Возница был бородат, волосат и… в чешуе. Там, где на его роже не росли волосы, виднелись крошечные серые чешуйки, переплетающиеся, как у змеи, в сложный узор. За спиной возницы на мягких скамьях разместилась разухабистая компания - и люди, и нелюди. Все они как будто вывалились из кабака на Басманной, где только что пили водку из запотевших графинов, закусывали стерлядкой в сметане и зразами с пылу с жару. На передней скамье, спиной к чешуйчато-мохнатому кучеру, примостилось нечто коротконогое и короткорукое, в синем армяке нараспашку, красной рубахе, которая буквально лопалась на пузе. |
