Стало светлее — я поднялся настолько, что попал в свет отраженной в Пяндже луны. Поднял голову. Овальная вершина холма черной дугой закрывала половину неба. Эта картина напомнила мне скалу-стелу под Новым Светом, на которую я взбирался такой же теплой и душной ночью. В тот раз я усердно полз в ловушку.

Холм был намного выше, чем казался со стороны, и я подумал, что прошло уже слишком много времени, как я извиваюсь на склоне, и сержанты, возможно, уже где-то недалеко от вершины. Мне хотелось подняться в полный рост, снять автомат с предохранителя и, как садовник со шлангом в руке, поливать все впереди себя свинцовым дождем. Нервы устали, им, перенасыщенным энергией действия, нужна была разрядка.

Чуть ниже вершины, сидя на корточках и утопая в траве, темнели две фигуры. Эти люди, наверное, прикрывали позицию с южной стороны. Я находился ниже и правее их. Можно было подняться выше, так, чтобы, не слишком размахивая стволом автомата, положить стрелков одной очередью.

Некоторое время я лежал без движения, прислушиваясь к голосу разума. Я напоминал себе юнца, насмотревшегося фильмов-боевиков и изнемогающего от стремления помахать кулаками. Нет, нельзя было выдавать себя раньше времени. Меня сразу бы заметили сверху и пристрелили, как хорька, высунувшегося из норки. А умирать сейчас нельзя. Дело только начато, жизнь надо беречь. Жизнь — это козырная карта, ферзь, которым можно жертвовать лишь при развязке, нанося последний и решающий удар.

Я отполз в сторону, подальше от стрелков. В это время на заставе вспыхнул новый пожар, и, освещенные тусклым розовым светом, стали проступать валуны, которыми был усеян склон, промоины, высокий частокол сухой и жесткой травы. Я вовремя успел уйти из поля наблюдения стрелков, даже в этом скупом свете они наверняка заметили бы меня.

Склон уже порядком надоел мне и начал действовать на нервы. Никак нельзя привыкнуть к особенностям гор, где никогда точно не определишь, сколько осталось ползти до вершины. В горах свое особое измерение расстояний, и лучше пользоваться не метрами и километрами, а минутами, часами и днями.

Неожиданно с вершины донеслась автоматная очередь, раздались Крики. Я пригнулся и замер.

6

До вершины оставалось всего ничего. Я отчетливо видел людей на позиции, наклонную трубу миномета, вспышки автоматных очередей. Стрелки, сидевшие на склоне, тоже залегли, и я некоторое время видел лишь их головы, торчащие над травой, как арбузы.

Кажется, мои парни навели шороху среди минометчиков. Может быть, у них не хватило терпения дожидаться меня, и они открыли огонь первыми.

Я откатился в сторону на несколько метров, так, чтобы не угодить под свои же пули. Сержанты будут стрелять только по направлению к Пянджу, еще раз мысленно повторил я и, поднявшись в полный рост, побежал вверх. Пожар на заставе разгорелся в полную силу. Отсюда казалось, что огонь полыхает прямо у подножия холма. Света было достаточно, и не надо было опасаться принять своего за чужого.

Будто с неба, раскинув руки в стороны, на меня свалился человек. Он прыгнул с позиции в темноту, не видя в плотной тени меня, и я увернулся от этой бомбы, которая запросто переломала бы мне позвоночник, и когда человек неловко покатился кубарем по склону, я выстрелил с бедра. Некоторое время он — еще продолжал катиться вниз, но это уже было обмякшее тело. Я не провожал глазами темное бесформенное пятно, мельтешащие руки, напоминающие матерчатую куклу. Я снова пошел вверх, стараясь не думать о том, что произошло мгновение назад. Тот, кто утверждает, что убить человека очень тяжело, тот ничего не знает о войне. Убить, нажав на спусковой крючок автомата, легко. Несоизмеримо труднее затем избавиться от тягостных мыслей. Я мог бы без труда найти тысячи оправданий, и все они были бы правомерны, но короткая, как вспышка молнии, картинка скатывающегося с холма трупа со шлепающими по земле вялыми руками засела в памяти надолго.