В свете луны высоко на скале показалась тропа. Между деревьев оставался проход, достаточный, чтобы проехал всадник, и он пустил лошадь вперед, с трудом отыскивая еле видимую тропинку, ведущую наверх. Через десять минут он оказался на плато, залитом белым лунным светом. Позади на нижней тропе слышался топот лошадей преследователей.

Трэйс быстро огляделся. На краю скалы лежал камень величиной с пианино. Джордан соскочил с лошади, подошел и попробовал его тяжесть, передохнул, затем напрягся, собираясь с силами, и толкнул. Камень качнулся, чуть сдвинулся и повис на краю. Тело Джордана было покрыто потом и пылью. Изо всех сил он упирался носками сапог в каменистую почву плато. Камень подался еще чуть-чуть вперед, еще немного наклонился, вены на лбу Трэйса налились кровью, пульс отдавался в горле; внезапно бок охватила острая боль, и в ту же секунду камень рухнул вниз.

Задыхаясь, хватая воздух ртом, Джордан упал на колени, чувствуя привкус крови при каждом вдохе.

Валун, увлекая множество мелких камней, рухнул во тьму ущелья. Внизу послышались звуки дикой неразберихи: животные крики страха падающих в темноту людей, а затем ржание покинутых лошадей. Затем раздался оглушительный удар, дробь падающих мелких булыжников… и тишина.

Трэйс стоял на краю скалы, тяжело дыша, и неожиданно ощутил первобытную ярость и дикое желание убивать; он закричал, и голос эхом заметался между скалами:

— Ну иди сюда, будь ты проклят!

Его трясло, он истекал потом, а тело содрогалось от боли. На минуту мужчина ухватился за седло, собираясь с силами. Теперь враги подумают, прежде чем преследовать его сегодня ночью. Ему вспомнился последний одинокий крик человека, летевшего в пропасть, Трэйс говорил себе: они украли лошадей, убили напарника, хотели убить и меня.

Он хотел жить… Ночь была холодной и тихой, какой может быть только ночь в пустыне… он хотел жить… в его памяти жил образ прекрасной женщины, память о ее губах, ее молчаливое ожидание, не борьба, не отказ — только ожидание.

Не останавливаясь, он ехал по белому в свете луны плато, его бок не переставая терзала боль. Он ехал, пока не взошло солнце, пока ему не стало казаться, что он никогда не знал ничего, кроме седла, а боль и бегство были вечными.

В сером сумеречном свете показалась одинокая красноватая скала, а у ее основания стоял древний тополь совершенно белый и сухой. Он направил лошадь в небольшое углубление в скале, со всех сторон окруженное деревьями. Здесь же тек маленький ручеек. В этот утренний час осины казались серыми, трава была покрыта росой, под тяжестью которой она стелилась по земле; наконец всадник натянул повод и остановился.

Старый, сложенный из камней дом покосился, упираясь в скалу, как уставшая после долгой погони гончая. Трэйс соскользнул с седла и приник к воде.

Затем долго лежал, до тех пор, пока утреннее солнце не коснулось своим теплом его плеч, заставив сокращаться его уставшие мышцы, и не поглотило ночную сырость.

Джордан сварил кофе, поел мяса с маисовыми лепешками и уснул.

Проснувшись, он долго прислушивался. В ветвях щебетали и играли птички, его лошадь щипала траву, меж камней журчал ручеек. Только убедившись, что он здесь один, Джордан поднялся и стянул с себя рубашку.

Когда Трэйс сталкивал булыжник, рана открылась. Он ее промыл, снова наложил старую повязку. Затем принялся изучать следы вокруг этой одинокой, похожий на шпиль, скалы. Сначала нашел свои следы, которые оставил, когда приехал сюда и тщательно их стер. В основном, следы были у скалы, но как ни старайся, все равно какие-то знаки его пребывания останутся, хотя их будет немного.

Каждый час задержки был часом выигрыша. Он надеялся, что преследователи горят желанием броситься в погоню немедленно и не будут беспокоить Марию Кристину.