– Видимо, мне нужно начать с самого начала, господин… Голландец. – Евгению Борисовичу было рекомендовано обращаться к гостю так, и он сейчас чувствовал себя неловко от необходимости выполнять это правило. Выглядело все как-то забавно, несерьезно.

Напольные часы в углу залы начали бить. Издаваемый двухсотлетним хронометром звук немногим отличался от перезвона любого благовеста Московской области. Слава богу, подумал Голландец, не меняя выражения лица, что сейчас всего лишь два. Но когда часы ударили в третий раз, он понял, что стучать им еще девять. Это пошло на пользу разговору. Евгений Борисович чуть обмяк, выжидая, и успокоился.

– В сорок пятом году прошлого века моего деда, возвращавшегося из Берлина, занесло во Францию. По неинтересным нам сейчас причинам он там сначала задержался, а потом остался. Потому что возвращаться было глупо… Там он встретил любовь, женился и осел, пустил корни. У него была мастерская по изготовлению мебели. В шестидесятом родился мой отец. Он почти не говорит по-русски, продолжает во Франции дело деда. Но в России у деда осталась жена…

– Ты посмотри, – ухмыльнулся Голландец, – какой неожиданный курбет. Действительно, возвращаться деду было глупо.

– Не иронизируйте, – Евгений Борисович нахмурился. – Война тогда поломала много судеб…

– Но не вашего деда, – отчего-то заупрямился Голландец. – Впрочем, простите, я вас слушаю.

Молодой человек кашлянул, потер ладонью о ладонь и, глядя в пол, снова заговорил:

– Не знаю, совесть растревоженная тому причиной была или размолвка с женой-француженкой, которая, как и муниципалитет Марселя, даже не догадывалась о браке деда в СССР, да только в один прекрасный момент он оказался в Союзе.

– А что же его французская жена?

– Еще до отъезда деда ей сильно нездоровилось и она слегла в больницу.

– Какую больницу?

– Не знаю, что-то с почками. А дед вернулся в Союз. С собой он привез меня и большую сумку вещей.

– Он вас выкрал?

– Совершенно верно, – Евгений Борисович кивнул. – В три года от роду я оказался с ветреным дедом в стране, где у нас не было ни жилья, ни средств к существованию.

– Вы сказали – ветреным дедом?

– Разве человек серьезный поедет в конце восьмидесятых в СССР, да еще с трехлетним внуком на руках?

– Дальше, – попросил Голландец.

– Но он вернулся не просто в СССР, из которого сорок лет назад бежал. Он вернулся к бабушке.

– Так…

– И с восемьдесят восьмого года до минувшего понедельника они жили вместе.

– А что случилось в понедельник?

– Дед умер.

– От чего?

– Странный вопрос. От старости. От чего же еще умирают люди в девяносто лет?

– Иногда в девяносто умирают от топора в голове. А бабушка?

– Бабушка еще жива. Она-то и стала причиной того, что я десятый день не нахожу себе места.

– Это как-то связано с картиной?

– Стал бы я приглашать вас, если бы нет. – Евгений Борисович повел плечами, словно рубашка под пиджаком прилипла к спине. – Перед смертью, в течение недели, дед рассказывал бабушке о своей жизни во Франции. Он, видимо, чувствовал, что отдает концы.

– Как-то вы о дедушке…

– Если бы не его внезапно пробудившаяся любовь к жене, которую он не видел полвека, я бы спокойно мастерил мебель в мастерской отца и не имел тех хлопот, которые сейчас сводят меня с ума!

– Вы лжете.