— Зрители хорошо реагирует на достоверность, — объяснила она, пытаясь перекричать шум бульдозеров, которые рыли котлован под фундамент Аббатова винного погреба. — Они любят «правдивость», а кто может быть правдивее монахов?

Филомена наняла режиссера по фамилии Брент. Брент приехал в куртке с множеством карманов на молнии и привез с собой молодую ассистентку.

— Сам-то я, строго говоря, неверующий, — сказал он, вместо того чтобы представиться, — но к тому, чем вы тут занимаетесь, отношусь с уважением.

Дабы мы почувствовали себя еще спокойнее, он сказал, что ему очень нравится «Имя Розы».

Брент получил премию «Клио» — «Оскар» в области телерекламы — за имевшую успех рекламу средств для ухода за газонами, в которой фигурировал носорог. Поначалу его немного раздражало то, что мы не видели этот ролик, но потом Филомена объяснила, что в Кане нет телевизора.

— Нет телевизора?! — воскликнул он. — Это ужасно!

Из Нью-Йорка приехала съемочная группа. Филомена с Брентом пригласили монахов на кинопробы. Некоторые сомневались в том, что им следует играть главные роли в фильме, уже получившем в калефактории название «Имя Розы». Вряд ли помогали обрести уверенность и вопросы, которые Брент задавал монахам, когда те сидели перед ним, изнемогая от жары и щурясь от яркого света: «Расскажите немного о себе. Почему вы все-таки стали монахом? Может, перенесли в юности какую-нибудь травму?» Не помогло и то, что через несколько дней, в разгар этой изнурительной процедуры, молодая привлекательная ассистентка привезла из Нью-Йорка монашеские рясы, точь-в-точь похожие на те, которые носили актеры в «Имени Розы».

— Что же, строго говоря, — резко спросил я Брента, — плохого в наших рясах?

— Они мне не подходят, — сказал он.

— Сожалею, что вы их не одобряете, — сказал я, — но нашему ордену эти рясы «подходят» с тысяча сто девяносто третьего года.

— Ну ладно! — сказал Брент своей группе тоном усталого, терпеливого режиссера, столкнувшегося лицом к лицу с примадонной. — Перерыв пятнадцать минут!

Стуча каблуками кожаных ботинок, он вышел покурить вместе со своей ассистенткой.

Филомена, словно продавщица в магазине готового платья, приложила ко мне одну из ряс:

— Она вам к лицу.

— Помнится, вы сказали, что зрители хорошо реагируют на достоверность. Что же «достоверного» в этих голливудских костюмах?

— Зрители будут просто реагировать на иную реальность. На реальность, показанную в фильме.

— Бросьте!

— Сами подумайте, многие ли в Америке хоть раз видели монаха? Монахи не из тех, на кого можно запросто наткнуться на прогулке в парке. — Она положила руку мне на плечо. — Может, вы успокоитесь, если вспомните, что Брента считают Сиднеем Поллаком тридцатисекундной рекламы?

Я признался, что думаю не о Бренте. Уже очень давно ко мне не прикасалась ни одна женщина. Филомена смотрела на меня кокетливо. Не сказал бы, что непристойно — нет, она была не из таких женщин. Она просто старалась угодить мне и помочь режиссеру закончить работу, и все же в ее взгляде мне почудилось нечто особенное. В конце концов, это была женщина, которая восемь раз прочла «Поющих в терновнике».

— Очень хорошо, — пробормотал я. Предоставив ей и Бренту заниматься кинопробами, я удалился, чтобы прочесть размышления святого Тада об очищении души при помощи купания в студеных реках Каппадокии.