|
Его верный сподвижник Степан Лопухин так и остался при дворе действительным камергером. Его особые заслуги оказались мало оценены Анной Иоанновной, однако жена его была вознаграждена более мужа и блистала при дворе, став признанной любовницей Левенвольде. Наибольшего успеха она достигла при Анне Леопольдовне. Воцарение Елизаветы Петровны стало концом и для мужа, и для жены: оба были биты кнутами, у обоих урезали языки, а потом сослали в Селенгинск на вечное поселение. Что же сказать об остальных?
Медицинская карьера отца и сына Блументростов при дворе окончилась: Анна Иоанновна питала к ним недоверие, потому что слишком много особ императорского семейства умерло на их руках. Герцог Иаков де Лириа покинул Петербург еще в 1730 году: испанское посольство в России, где к власти пришли воинствующие протестанты, ориентированные на Германию, было признано бессмысленным. А вот его друг Джеймс (Хакоб!) Кейт был щедро вознагражден Анной Иоанновной: в августе 1730 года она создала лейб-гвардии Измайловский полк, куда подполковником назначила Кейта. Впрочем, гораздо важнее для него было то, что уже в 1732 году он руководил в Москве, а потом много лет и в Петербурге первыми масонскими ложами. Воспоминание о нем сохранилось в старинном гимне русских масонов:
Кейт к россиянам прибег; И усердием воспаленный Огнь священный здесь возжег. Храм премудрости поставил, Мысли и сердца исправил И нас в братстве утвердил. Кейт был образ той денницы, Светлой коея восход Светозарныя царицы Возвещает в мир приход.
С заснеженных холмов к речке бежали двое — брат и сестра. Девочка, путаясь в разношенных валенках, едва поспевала за братом, а он торил тропку, то и дело оборачиваясь, таинственно блестя глазами: — Что покажу — ахнешь! Что покажу... Наконец ему надоело оборачиваться на сестренку. Выбежал на заснеженный лед и, пригнувшись, словно пытаясь разглядеть что-то, двинулся к середине реки. Остановился, замахал нетерпеливо. Сестра подбежала, чуть дыша от усталости и любопытства: — Ну? Ну что там? Мальчик указал темное пятно чистого льда меж белых слоев снега. Плюхнулся прямо на лед, отчаянно уговаривая сестру, чтоб не боялась, а когда она распростерлась рядом, принялся тыкать в лед пальцем, шепча, словно боялся спугнуть кого-то: — Гляди! Гляди вниз! Девочка вгляделась — и вдруг увидела, что лед небывало прозрачен, словно стекло. Сквозь его толщу отчетливо было видно желтовато-серое песчаное дно, длинные, зеленые, чуть шевелящиеся от подводного течения стебли плакучей травы и узкое, серебристое, отчего-то необыкновенно красивое тело молодой щуки, которая замерла на самом дне и словно бы дремала. — Ну? Ахнула? — торжествующе шепнул брат, и потрясенная девочка в самом деле тихо ахнула. — А теперь сюда гляди, Дашутка, — таинственным шепотом велел брат и чуть подвинулся в сторонку. — Вот она... Девочка приникла лицом ко льду — да так и обмерла, увидав девичье тело, лежащее на речном песке. Зеленая трава вплелась в короткие, чуть достигающие плеч русые волосы, обвила длинную белую рубаху. Ноги девушки были босы, глаза закрыты. — Кто это? — воскликнула девочка. — Тише! — сердито шепнул брат. — Разбудишь! Это русалка. И она спит. — Спит? — Ну да. Разве ты не знаешь? Зимою все русалки спят на дне речном. — А когда она проснется? — Ну, вот лед пройдет, на березах лист брызнет — тогда и проснется. Весной. — Весной... — эхом отозвалась девочка, зачарованно глядя на брата. — Как в песне? — В какой песне? Она глубоко вздохнула, а потом тихо-тихонечко запела:
К зиме вся облетит. |
