Нерадостные расстались они, и отлетело от них веселье.

Спустя неделю сказал своей милой Алёша:

— Слышь, твой батюшка меня с собою берёт, над охраною головой… тебя беречь. Ну, и то ладно. Не оставлю я, значит, тебя, ласточка, и в Москве. А там видно будет! Не кручинься, а то и мне невтерпёж становится!

— Тяжко мне, Алёша, до смерти!

— А мне-то!

А потом Ольга мучила Алёшу:

— Слышь, князь-то, мой суженый, говорят, молодой и статный. Царём отличен; в иные земли посылали.

— Ой, не мучь ты меня! — стонал Алёша.

— Любый мой! Сокол! Да краше и лучше тебя мне никого нет! — отвечала Ольга и начинала ласкать его и целовать затуманенные очи Алёши.

И до самого дня отъезда ничего они не надумали против надвигавшейся на них грозы.

Тронулись они в путь, и миновали их красные дни. Всё время Алёша ехал впереди своего отряда, зорко всматриваясь по сторонам, нет ли где засады, а боярышня томилась в душной колымаге и только изредка, урывками, где-нибудь на привале, доводилось им взглянуть друг на друга.

Ехали они всё вперёд и вперёд, и оба думали почти одну и ту же думу: как они жить в Москве будут, как им свидеться там придётся и что делать, когда ударит последний час. Думали, но ничего придумать не могли и только мучили свою душу тоскою и отчаянием.

II

Нападение

едленно подвигался поезд Терехова-Багреева, приближаясь к Москве. Боярин вышел из своей колымаги размять ноги и подозвал к себе Алёшу.

— Где будем теперь? — спросил он.

— Недалеко от Коломны, боярин, — ответил Алёша, — думаю, к ночи до Коломны добраться. Вёрст двадцать всего!

— Ну, ну! — сказал боярин, знаком руки отпуская его от себя, и задумался.

Вспомнились ему его поиски в этих местах Ольги, атаман шишей Лапша, поляки, князь Теряев. Он оглянулся вокруг и вздохнул. Может, тут вот не одна сечь была с ляхами. Дорога шла широкой, извилистой полосой посреди леса. Сколько тут было в своё время засад и засек. Ляхи отбивали обозы у русских, шиши — у ляхов; разбойничали Лисовский, Сапега, казаки и разный сброд.

Боярин подошёл к большой колымаге и ударил рукою в кожаную занавеску. Княгиня отдёрнула её и выглянула из окна.

— Ты, Пётр? — спросила она.

— Я, Олюшка, — ответил боярин, — может, хотите ноги размять? Дорога очень хороша, воздух на удивление!

— Я-то не прочь; как с Оленькой только?

— А с ней что? — встревожился боярин.

— Да срамотно выйти-то так.

— И… тоже выдумала, матушка, — вмешалась Маремьяниха, — нешто тут сторонние люди есть! Одни холопы.

— И то! Выходите, выходите!

Боярин махнул слугам. Все мигом подскочили к колымаге и помогли вылезти из неё сидевшим.

Вслед за матерью козой выскочила Ольга и глубоко всей грудью вдохнула бальзамический весенний воздух.

— Прыгай, да не очень, — заворчала Маремьяниха, — ишь, бор кругом. Неравно ещё зверь выскочит.

— Зверь!.. — засмеялся боярин. — А на что у нас стража надёжная? Эй, Алёша! — зычно закричал он.

Алексей повернул коня, и его лицо вспыхнуло пожаром, едва он увидел, что любимая Ольга вышла на дорогу. Он ударил пятками коня, подскакав к боярину, спешился.

Ольга взглянула на него и порозовела, встретив его полный страсти и обожания взгляд.

— Слышь, Алёша, — улыбаясь, сказал боярин, — наша старуха сказывает, что здесь боязно нам.