— Что произошло? — пытался он расспросить тех, кто хоть немного говорил по-голландски или немецки.

Но от него лишь отмахивались.

— Беда, ох беда... Уж такая беда, что пропасть теперь товару!..

Купцы долго, размахивая руками и бросая оземь шапки, спорили, после чего многие, выведя из обоза свои повозки и повернув назад, погнали их в ближайший лесок, где встали кучей, разбив лагерь.

Другие все же решились ехать дальше.

Поредевший обоз тронулся с места. Еще издалека, когда только-только стали подъезжать к московским стенам, увидели торчащие во все стороны бревна. На бревнах, всунутых концами в узкие бойницы, висели по двое, раскачиваясь и крутясь на ветру, повешенные мертвецы, в длинных, до пят, кафтанах. На их головах сидели большие черные вороны, которые, клонясь вперед, били их клювами в лица, выщипывая глаза, и птиц никто не сгонял!

— Strelzi, strelzi... — стали говорить, указывая на них и часто повторяя одно и то же слово купцы.

В самой Москве людей видно почти не было. Грязные, с глубокими, от края до края, стянутыми ледком лужами, улицы были пустынны, только часто, на площадях и перекрестках, встречались солдаты при оружии, которые подозрительно косились на обоз, но все же его не останавливали.

Утопая в жидкой грязи и кучах конского помета, повозки медленно ехали дальше.

В одном месте заметили они вбитые в землю и стоящие рядком высокие колья, на обструганных концах которых торчали отрубленные головы. Колья были черны от облившей их крови, длинные языки у отрубленных голов вывалились наружу через шеи и повисли снизу подбородков, на месте глаз зияли огромные, выклеванные птицами, дыры. Картина была ужасная!

Купцы испуганно поглядывали на головы, а те, что были русскими, сбрасывали шапки и быстро крестились.

Когда проезжали мимо какого-то большого каменного дома, Густаву указали на крыльцо, сказав, что здесь находится Посольский приказ, куда ему и надо. Но теперь Приказ был закрыт, и купцы предложили ехать ему на Кукуй, где, как они объяснили, живут в своих, построенных на европейский манер домах иноземцы.

И верно: Кукуй походил на маленькую, уютную Голландию, где не было видно русских солдат и мужиков и тихо текла по-европейски размеренная жизнь.

Здесь Густаву скоро объяснили, что теперь не то что Посольский, а и все прочие Приказы закрыты, потому что стоящие в Москве полки тех самых strelzov подняли против царя бунт, и теперь их примерно наказывают — казня при стечении народа. И что в Москве это дело самое обычное, в ней всегда кого-то бьют плетьми или казнят — не бунтовщиков, так пойманных на большой дороге «Иванов».

Густав временно разместился у предложившего ему приют немецкого пекаря Геррита Киста, который уже пять лет жил на Руси и который рассказал ему много чего интересного из местной жизни. Про то, что молодой русский царь частенько бывал на Кукуе в доме Иоганна Монса, где без меры пил пиво и вино и ухаживал, и небезуспешно, за его дочерью Анной. И что хитрый Иоганн с того поимел самые большие выгоды, обретя покровительство самого императора, а через то уважение и деньги. И что втайне, хотя всяк это понимал, мечтал выдать свою дочь за него замуж, сделав ее русской императрицей, да только ничего у него из этого не получилось!..

Несколько дней спустя, двадцать седьмого октября, Геррит сказал, что едет в Москву на Красную площадь, куда царь Петр пригласил всех иноземных послов, дабы они могли лично сами убедиться в том, что все бунты усмирены и что Русь подчинена молодому императору теперь и впредь.