К тому времени как недовольство уже достаточно распространилось и окрепло, в государственном бюджете оказался вдруг дефицит в 45 долларов слишком, что состояло около 1/2 доллара с каждой головы населения. В совете министров был поднят вопрос о необходимости внутреннего займа. Было также обстоятельно говорено о выпуске государственных облигаций и бумажных ассигнаций, с правом обмена их через 50 лет на шелковичных червей и капустные кочерыжки. Из объяснений министров стало очевидно, что армия, флот и администрация давно уже не получали никакого жалование и что, если не будет предпринято тотчас же нечто вполне рациональное, государство неминуемо должно обанкротиться, — что, в свою очередь, вероятно поведет к восстанию и революции. Король решился немедленно прибегнуть к экстраординарному средству, о котором до тех пор на острове не имели понятия. В воскресенье утром, в парадном одеянии, он явился в церковь в сопровождении всей армии и тут же приказал министру финансов сделать сбор в пополнение дефицита.

Но это было то перо, которое переломило горб верблюда. Граждане, один за другим поднимались и направлялись к выходу, отказываясь подчиниться столь неслыханному насилию; — но тотчас же, непосредственно за таким отказом, следовала конфискация имущества недовольного. Это последнее мероприятие скоро положило конец всяким протестам и сбор продолжался далее, среди глубокого подавленного молчания. Собрав деньги, король вместе с войском удалился, сказав на прощанье:

— Я вам покажу, мерзавцы, кто здесь хозяин!

Некоторые из граждан закричали:

— К черту объединение! — Вырванные, при посредстве военной силы из объятий плачущих родственников, они тотчас же были арестованы. И тогда-то, — как это легко было предсказать, даже не будучи пророком, — на сцену вдруг выступил социал-демократ. В ту минуту, как король, выйдя из церкви, усаживался в свою королевскую золоченую тачку, социал-демократ сделал по нем 15–16 выстрелов, но с такой удивительной социал-демократической небрежностью, что ни один из них не причинил ему никакого вреда.

В ту же ночь произошло восстание. Нация поднялась, как один человек, не смотря на присутствие среди революционеров 99 человек из другого племени. Инфантерия побросала свои навозные грабли, артиллерия свои кокосовые орехи; флот поддерживал возмутившихся; король был схвачен в своем дворце и связан по рукам и по ногам.

В крайнем изумлении он сказал:

— Я освободил вас из под ига тирании; я помог вам подняться из вашего унизительного положения; я создал из вас нацию среди всех других наций; я даровал вам твердое разумно направленное, централизованное правление и я же дал вам, наконец, еще нечто более важное, — величайшее из политических благ, — объединение! Да, и совершил все это, и вот моя награда: — ненависть, позор и эти цепи. Возьмите меня и делайте со мной, что хотите. Да будет так. Я отказываюсь от короны и от всех моих прерогатив, с удовольствием слагая с себя это тяжелое бремя правления. По вашему желанию я возложил его на себя; по вашему желанию слагаю его теперь с себя!

Народ единогласно приговорил короля и социал-демократа или к продолжительному запрещению посещать церковь или к вечным каторжным работам в качестве гребцов на китоловном боте, к тому или другому, по их выбору. На следующий день нация опять собралась на совещание, на котором было решено: снова поднять британский флаг, вновь подчиниться британской тирании, низвести дворян в положение обыкновенных граждан и немедленно заняться обработкой запущенных полей, восстановлением прежних полезных ремесел и древнего спасительного благочестия.