— Может, тот молодой человек вызывает у нее интерес?

— Наверное, — ответила Хелен.

Ее так захватила музыка, что она не могла сообразить, чем молодые люди, которые вызывают интерес, отличаются от просто знакомых молодых людей.

— Вы удивительные девушки, вы всегда… О Боже, сейчас нельзя разговаривать.

Началось анданте — прекрасное, но имеющее фамильное сходство с другими прекрасными анданте Бетховена и, по мнению Хелен, разъединяющее героев и кораблекрушения первой части с героями и гоблинами — третьей. Она один раз прослушала тему, а потом ее внимание рассеялось и она стала рассматривать публику, орган, архитектуру здания. Ей крайне не понравились обрамлявшие потолок Куинс-Холла тощие амуры, которые безжизненно склонялись друг к другу в желтоватых панталонах, освещенных октябрьским солнцем. «Как ужасно было бы выйти замуж за человека, похожего на такого амура!» — подумала Хелен. В этот момент Бетховен принялся украшать свою мелодию, и девушка снова заслушалась, а потом улыбнулась кузине Фриде. Но Фрида, внимая классической музыке, ни в коем случае не могла ответить улыбкой на улыбку. Герр Лисеке тоже выглядел так, словно его не в силах был бы отвлечь даже табун диких лошадей. По его лбу пролегли морщины, рот полуоткрылся, стекла пенсне торчали под прямым углом к носу, пухлые белые руки лежали на коленях. А рядом сидела тетушка Джули, типичная англичанка, которая еле сдерживалась, чтобы не постучать пальцами в такт. Какие удивительные люди заполнили ряд! Какие разнообразные обстоятельства повлияли на их характер! Но вот Бетховен после гудения и бормотания, прозвучавших с величайшей нежностью, сказал: «Хейхо», — и анданте закончилось. Аплодисменты, крики «Wunderschöning!», «Pracht!», залпом грянувшие с тех мест, где сидели немцы. Маргарет заговорила со своим новым молодым человеком, а Хелен сказала тетушке: «Сейчас будет потрясающая часть: сначала гоблины, а потом трио танцующих слонов». Тибби же умолял все общество обратить внимание на пассаж, подводящий к барабану.

— К чему, дорогой?

— К барабану, тетушка Джули.

— Нет, лучше обратите внимание на ту часть, когда кажется, что с гоблинами покончили, а они возвращаются, — прошептала Хелен, и тут зазвучала музыка — один гоблин тихонько шел, пересекая вселенную из конца в конец. За ним следовали другие. Они ни на кого не нападали, но именно это делало их в глазах Хелен особенно страшными. Гоблины лишь отмечали про себя мимоходом, что в мире нет ни сверкающего великолепия, ни героизма. После интерлюдии с танцующими слонами гоблины вернулись и сделали такое же наблюдение во второй раз. Хелен было нечего им возразить, ибо сейчас она чувствовала то же самое и видела, как рушатся надежные стены юности. Ужас и пустота! Гоблины были правы.

Ее брат поднял палец: звучал пассаж, подводящий к барабану.

Ибо Бетховен — словно дело зашло слишком далеко — схватил гоблинов и заставил выполнять его волю. Он появился сам. Бетховен слегка подтолкнул этих чудищ, и они стали двигаться в мажорной тональности, а не в минорной, как раньше, а потом дунул — и гоблины рассеялись! Вспышки сверкающего великолепия, боги и полубоги, сражающиеся огромными мечами, яркие краски и запахи, разлетевшиеся по полю боя, великолепная победа, великолепная смерть! О, что за картина развернулась перед девушкой, и она даже протянула вперед руки в перчатках, как будто хотела ее потрогать. Любая судьба здесь казалась титанической, любое противостояние — желанным: и победителю, и побежденному равно будут рукоплескать ангелы далеких звезд.

А гоблины — были ли они вообще? Может, это всего лишь фантомы трусости и неверия? Может, их рассеет один здоровый человеческий порыв? Люди, подобные Уилкоксам или президенту Рузвельту, скажут, что да.