Волны подточили фундамент.
— Дай мне корзинку.
Она застегивала пуговицы блузки. Эту блузку он купил ей в одном из маленьких усталых магазинчиков на Авениде. Мексиканский хлопок цвета электрик, плохо обработанный. Одежда, которую они покупали в магазинах, редко протягивала больше одного-двух дней.
— Я сказал, дай мне корзинку.
Дала. Он покопался среди останков их ужина, под пластиковым пакетом с ломтиками ананаса, вымоченными в лимонной цедре и присыпанными кайенским перцем, нашел бинокль. Вытащил. Пара компактных боевых окуляров шесть на тридцать. Щелчком поднял вверх внутренние крышки с объективов и, приладив дужки, стал изучать обтекаемые иероглифы логотипа «Хосаки». Желтая надувная шлюпка обогнула корму и вырулила к пляжу.
— Тернер, я…
— Вставай. — Заталкивая одеяло и ее полотенце в корзинку.
Вынул последнюю, уже теплую банку «карта бланка», положил ее рядом с биноклем. Встал и, рывком подняв Эллисон на ноги, насильно всунул ей в руки корзинку.
— Возможно, я ошибаюсь, — сказал Тернер. — Но если нет, то уноси ноги, беги что есть сил. Свернешь к той, дальней гряде пальм. — Он указал куда-то в сторону. — В гостиницу не возвращайся. Садись на автобус в Манцанильо или Валларту. Поезжай домой. — До него уже доносилось мурлыкание мотора.
Из глаз ее потекли слезы, но беззвучно. Эллисон повернулась и побежала мимо развалин, вцепившись в корзинку, спотыкаясь на разъезжающемся песке. И ни разу не обернулась.
Тернер повернулся и стал смотреть в сторону яхты. Надувная шлюпка уже прыгала по волнам прибоя. Яхта называлась «Цусима», и в последний раз он видел ее в Хиросимском заливе. Но тогда он стоял на ее палубе и смотрел на красные ворота синтоистского храма в Ицукусиме.
Зачем бинокль, если и так ясно, что пассажиром шлюпки окажется Конрой, старший над ниндзя «Хосаки». Скрестив по-турецки ноги, Тернер сел на остывающий песок и открыл свою последнюю банку мексиканского пива.
Тернер, не отрываясь, глядел вдаль на череду белых гостиниц, руки неподвижно лежали на тиковых перилах «Цусимы». За гостиницами горели три голограммы городка — «Banamex», «Aeronaves» и шестиметровая богородица местного собора.
Конрой стоял рядом.
— Срочная работа, — сказал, наконец, Конрой. — Сам знаешь, как это бывает.
Голос Конроя был плоским и безжизненным, будто смоделированным в дешевом голосовом чипе. Лицо у него было широкое и белое, мертвенно-белое.
Черные круги, мешки под глазами и грива выбеленных, зачесанных назад волос.
На Конрое была черная рубашка-поло и черные брюки.
— Пошли внутрь, — поворачиваясь, сказал он.
Тернер безучастно последовал за ним, пригнувшись, чтобы войти в дверь каюты. Белые экраны, светлая сосновая обшивка — строгий шик токийских корпораций.
Конрой уселся на низкую прямоугольную подушку из синевато-серой искусственной замши. Тернер остался стоять, руки расслабленно висят по бокам, между ним и Конроем — стол. Конрой достал из стола серебряный, с насечками, ингалятор.
— Дохнешь холина?
— Нет.
Вставив ингалятор в ноздрю, Конрой вдохнул.
— Хочешь суси? — он убрал ингалятор обратно в стол. — С час назад мы поймали пару окуней.
Тернер не шевельнулся, по-прежнему в упор глядя на Конроя.
— Кристофер Митчелл, — негромко произнес Конрой. — «Маас Биолабс».
Руководитель их «гибридного» проекта. Он переходит в «Хосаку».
— Никогда о нем не слышал.
— Ну и хрен с ним. Хочешь выпить?
Тернер покачал головой. |