– Хирвардом звали моего отца, – сказал воин, уже успевший овладеть собой. – Я не могу отказаться от своего имени, если чту его память. Эдуардом зовут моего товарища, и я не должен посягать на его интересы.

– Довольно! – прервал император. – Если мы и совершили ошибку, то достаточно богаты, чтобы исправить ее, и Хирвард не станет беднее, если какой‑то Эдуард окажется достойным этой награды.

– Твое величество может поручить это своей преданной супруге, – сказала императрица Ирина.

– Его наисвятейшее величество, – заметила Анна Комнин, – столь ненасытен в своем стремлении быть добрым и великодушным, что не оставляет даже самым ближайшим своим родственникам возможности проявить благодарность или щедрость. Тем не менее и я со своей стороны выражу признательность этому храброму человеку и, упоминая в своей истории его деяния, всегда буду отмечать: «Этот подвиг был совершен Хирвардом, англо‑датчанином, которого его императорскому величеству угодно было именовать Эдуардом». Возьми это, добрый юноша, – продолжала она, протягивая ему драгоценный перстень, – в знак того, что мы не забудем нашего обещания.

С низким поклоном принимая подарок, Хирвард не мог скрыть волнения, естественного в этих обстоятельствах. Для большинства присутствующих было очевидно, что прекрасная царевна выразила свою благодарность в форме, более приятной для молодого телохранителя, чем Алексей Комнин. Варяг взял перстень с великой признательностью.

– О драгоценный дар! – сказал он, прижимая этот знак уважения царевны к губам. – Может быть, нам недолго придется быть вместе, но, клянусь, – добавил он, склонившись перед Анной, – разлучить нас сможет одна только смерть.

– Продолжай свое чтение, наша августейшая дочь, – сказала императрица Ирина. – Ты уже достаточно показала, что для той, которая может даровать славу, доблесть одинаково драгоценна, в ком бы она ни обитала – в римлянине или варваре.

Не без некоторого замешательства Анна Комнин возобновила чтение:

«Мы вновь начали продвигаться по направлению к Лаодикее; все, принимавшие участие в походе, были теперь полны добрых надежд. И все‑таки мы невольно оглядывались назад, туда, откуда в течение столь долгого времени ожидали нападения. И вот, к нашему изумлению, на склоне холма, как раз на полдороге между нами и тем местом, где мы останавливались, появилось густое облако пыли. Кое‑кто из воинов, составлявших наш отступающий отряд, особенно те, что находились в арьергарде, принялись кричать: „Арабы!“, „Арабы!“ и, будучи уверенными, что их преследует неприятель, ускорили свой марш. Однако варяги в один голос стали уверять, что эту пыль подняли их оставшиеся в живых товарищи, которым было поручено оборонять ущелье и которые, доблестно выполнив свой долг, тоже двинулись в путь. С полным знанием дела они говорили, что облако пыли более плотно, чем если бы оно было поднято арабской конницей, и даже решались утверждать, опираясь на свой немалый опыт, что число их товарищей сильно поубавилось после битвы. Несколько сирийских всадников, посланных на разведку, вернулись со сведениями, во всех подробностях подтверждавшими слова варягов. Оставленный нами отряд гвардейцев отбил арабов, а их доблестный предводитель поразил вождя Ездегерда и во время схватки с ним был смертельно ранен, о чем уже упоминалось выше. Оставшиеся в живых – число их уменьшилось наполовину – спешили теперь догнать императора, насколько им позволяли раненые, которых они хотели доставить в безопасное место.