Поэтому, как только Мир узнал о том, что месяцев через сэм-восэм у них родится еще один ребенок, первым делом закупил ящик яблок. И хлеба бы ящик закупил, но черствый она есть не станет, а вот сухарем запустить может. Это больно. К сожалению, Мир знал об этом не понаслышке…

— Знаешь, о чем я тут подумал, Амине-ханым? — коснулся кончиком своего носа ее, вдохнул тот воздух, которым, кажется, всего секунду тому дышала еще она…

— О чем?

— Люблю тебя — сил нет как…

— Тоже мне новость… Конечно, любишь.

— Конечно? — Мир хмыкнул, чуть отстраняясь. На его лице заиграло удивление, на ее — уверенность.

— Конечно! А как иначе? Если я-то тебя со всеми недостатками люблю, то у тебя какой выбор? Естественно любить… И помалкивать, — Бабаеву было, что ответить. Без сомнений. Он уже даже рот открыл, собираясь возмутиться, но Амина не дала — палец к мужниным губам приложила, и глаза округлила так, что стало ясно — его дело сейчас маленькое — молчать, любить, везти домой к яблокам.

Одну только вольность можно себе позволить…

Мир склонился к уху жены, куснул мочку, не сомневаясь в том, что нужный посыл по телу послал, шепнул тихо и как только мог томно…

— Как скажешь, милая, любить буду, пока пощады не попросишь…

Дверь ее открыл, практически усадил в машину, сам тоже сел и повез…

Куда? Зачем? Почему? Амина понятия не имела.

Только чувствовала, как жар по телу разносится, когда на Мира смотрит. И нежность, когда на Булата взгляд переводит. И радость, когда видит счастливо виляющую хвостом попу Людвига.

Вот такое у стервы Амины оказалось счастье — до зубовного скрежета простое, до него же женское, но бесконечно нужное. Ни за что не отказалась бы — ни за Бабочку, ни за билет в прошлое. Ни. За. Что.