Жуч с княжной проследовали в каморку, Самоха еще успел услышать, как княжна уточняла у Жуча, как зовут ведуна и дорого ли он ценит свое искусство, и снова остался один на свой лавке, тупо таращясь в противоположную стенку. Тут дверь покоев отворилась, на пороге стояла совершенно нагая принцесса.

— Не устал тут сидеть? — спросила она.

— Да нет, — ответил Самоха.

Гордость, смешанная с нежностью, придававшие чуть скуластому лицу принцессы неотразимое очарование, были, в понимании Самохи, неопровержимыми доказательствами того, что принцесса влюблена. Так что Хату можно было только позавидовать.

Самоха встал и прошел в покои.

— Ты можешь спать тут, — указала принцесса на кушетку с высокой спинкой, а сама скрылась за ширмой откуда слышался голос Хата.

В углу кушетки сидела, сжавшись в комок молоденькая хурренитка, вероятно, дежурная фрейлина. Похоже ей было не по себе. Она со страхом смотрела на Самоху, который, между тем, прикинул, что бедная барышня вряд ли уснет, тем более, что звуки несущиеся из-за ширмы меньше всего к этому располагали.

— Ляжешь? — спросил коварный Самоха.

Хурренитка замотала головой, и Самоха, растянувшись на кушетке, уснул с чистой совестью.

На следующий день праздник продолжался, хуррениты словно обезумели. Слуги не успевали выкатывать из трюма все новые бочки с вином.

Музыка прерывалась только затем, чтобы дать музыкантам время подкрепиться. Вереницы танцующих проносились по кораблю в разных направлениях, только на капитанский мостик вход им был запрещен. Туда и перенесли граничары Панту Лисенка, чтоб не затоптали его ненароком в пылу веселья.

Принцесса появлялась перед свитой с тем же выражением лица, которое так тронуло Самоху, но придворные видели только глубокие тени, легшие у нее под глазами, и, подражая своей повелительнице, веселились еще отчаянней. Самоха участия в разгуле не принимал, считая себя обязанным продолжать выполнять данное ему поручение и мотался за принцессой всюду.

Впрочем, некоторое облегчение в этом нелегком деле приносило то, что за принцессой приходилось неотступно следовать и ее ближайшей наперснице княжне Гениде Ло, а стало быть и Жучу, но эти двое умудрялись исчезать в самый неподходящий момент. К тому же Самоха подозревал, что, в случае чего, надеяться на Жуча не стоит. Побратим был явно не в себе.

Что до Клепилы, то чудо с лейб-медиком принесло ему среди хурренитов громкую славу. Его буквально рвали на куски. Он споил страждущим все свои снадобья, до последней капли, и Самоха застукал его когда ведун, вечерком, закидывал в Мсту ведро на веревке, а потом разливал речную воду по бутылькам и флаконам. Но и такое лекарство оказывало целительное действие, и мешок в каморке, куда Клепила складывал свой заработок, все тяжелел. Все свое время Клепила проводил в обществе лейб-медика. По кораблю поползли слухи о грандиозных оргиях, которые ученые мужи устраивали на нижней палубе, вовлекая в них женскую часть прислуги.

Третий день ничем не отличался от второго. Ближе к полудню Хат куда-то ушел, на мостике осталась принцесса, неизменный капитан Летимак и Самоха, да Панта Лисенок, спящий на своем тюфяке, набитом соломой.

Снизу поднялся коннетабль Замыка. Острый слух лесного жителя позволил Самохе слышать весь разговор коннетабля с принцессой. Впрочем значения он ему тогда не придал.

— Летимак говорит, что завтра к полудню мы прибудем в Отиль. Границу же государства пересечем нынче ночью.

— Я знаю, — ответила принцесса. Коннетабль оглянулся на Самоху, но, очевидно, сочтя, что говорит достаточно тихо, продолжил:

— Вряд ли твоему жениху понравится присутствие Хата.

— Какое дело жениху до моего прошлого? — спросила принцесса.

Коннетабль усмехнулся.