– Ваши документы, please.

У Офелии замерло сердце; она обернулась. Перед ней стоял стражник с властно протянутой рукой.

– Этот сектор закрыт для гражданских лиц.

Пока он изучал фальшивые документы Офелии, она испытала новый шок: отражение в зеркале вернуло себе нормальный облик. Никакого шарфа, никакой крови, никакой пустоты вокруг. Когда Офелия жила на Полюсе, у нее уже бывали подобные видения. Сперва неясная тень, потом ее отражение – может, она стала жертвой галлюцинации? Или, хуже того, чьих-то происков?

– Анимистка в восьмом поколении, – констатировал стражник, возвращая ей документы. – Стало быть, вы нездешняя, miss Евлалия!

Патрулирование сектора, близкого к месту обрушения, явно действовало на него угнетающе. Его длинные уши акустика тревожно вертелись во все стороны.

– Но у меня есть постоянное место жительства, – возразила Офелия. – Я могу идти?

Стражник бросил пытливый взгляд на ее лоб, словно искал на нем какой-то знак.

– Нет. Вы нарушили приказ. Разве вы не слышали объявление? Вы обязаны явиться в Мемориал для перерегистрации. Now.

Подпись

Трамаэро был набит под завязку, однако Офелии удалось кое-как туда втиснуться: стражник успел втолкнуть ее внутрь за миг до закрытия дверей. Она не могла и шевельнуться, чтобы не наступить на чью-нибудь ногу. Воздух был раскален, а запах дыхания пассажиров перекрывал даже зловонное дыхание гигантских химер на крыше вагона. Где-то в давке захлебывался плачем грудной младенец. Люди, окружавшие Офелию, выглядели одинаково подавленными. Зачем всех везут в Мемориал? Где причина внезапной перерегистрации тех, кто не является коренным жителем Вавилона? Как это связано – и связано ли? – с разрушением ковчегов? Несмотря на тревогу, никто не осмеливался задавать вопросы вслух. Офелия размышляла о том, что вокруг нее наверняка стоят выходцы с Весперала, Зефира, Корполиса, Пломбора, Ситэ, Тотема… Все изобретения, которыми пользовались в городе, были делом их рук, плодом их совместных усилий, начиная с этого вот трамаэро, в котором они сейчас задыхались и который всё никак не мог тронуться.

Люди были сильно встревожены, но Офелия – больше других. Ей, с ее поддельными документами и задачей воспрепятствовать вселенскому бедствию, уж никак нельзя было проходить перерегистрацию. Отражение в зеркале магазина, то ли реальное, то ли мнимое, потрясло ее до глубины души.

Прижатая к застекленной дверце вагона, она разглядывала толпу, в панике суетившуюся на перроне. Какой-то торговец обматывал веревками ковры на своей тележке; пожилая дама с трудом протискивалась между людьми, таща за собой коляску, набитую детьми; посреди улицы бестолково метался зебу, мешая проходить людям. И ведь все они бежали не просто так: квартал оказался на самом краю пропасти, а дальше зияла пустота. Им было страшно… И любой из них в этой толпе вполне мог оказаться Другим.

Внезапно на улице появился робот на велосипеде. В высшей степени оригинальное зрелище – безглазый, безносый и безгубый автомат накручивал педали, врезаясь в толпу, а из его живота доносился хриплый голос, записанный на пленку:

– Выпалываю сорные травы… травы, чищу медную посуду… посуду, кладу заплатки на сандалии… сандалии… и никогда не устаю. Нанимайте меня, и вы избавитесь от угнетения человека человеком!

Сквозь стекло Офелия встретилась взглядом с мужчиной на перроне: он сидел на чемодане, явно слишком тяжелом для него, и выглядел загнанным беженцем, не знающим, где он проведет ближайшую ночь. Вдруг он крикнул, обращаясь к Офелии и к ее соседям по вагону:

– Найдите себе другой ковчег! Оставьте Вавилон вавилонянам!

Трамаэро наконец отошел от перрона.