Офелия улыбнулась – и ему, и огромному тюрбану, который нервно ерзал у него на голове. Она хотела самостоятельно выбрать свой путь, и шарф явно стремился к тому же.

– Когда-нибудь, Амбруаз, я надеюсь вас отблагодарить за вашу помощь. Вы обладаете многими прекрасными качествами; жаль только, что в их число не входит деловая хватка.

И она вошла, теперь уже одна, в редакцию газеты, где стоял громкий гул, в котором смешивались телефонные звонки, щелканье ротаторов, людские голоса, хотя все эти пронзительные звуки перекрывало басовитое гудение вентиляторов.

– Sorry, miss, мы не сможем вас проинформировать.

Офелия еще не успела задать вопрос, как портье указал ей локтем на выход: в одной руке он держал телефонную трубку, вторая трубка была зажата между плечом и подбородком.

– Но я только хотела спросить…

– Читайте нашу газету, – отрубил портье, подтолкнув к ней ногой пачку свежеотпечатанных экземпляров. – Там есть всё, что вам полагается знать.

– …где мне найти стажера Октавио, – договорила Офелия.

– Евлалия, ты?!

Она обернулась: перед ней высилась огромная стопка папок, под ней блестели сапоги с серебристыми крылышками, а поверх нее Офелия увидела красные глаза Октавио. Они вспыхнули, как раскаленные угли, под темными арками удивленно поднятых бровей. Затем сапоги повернулись к портье, который тотчас же положил обе трубки.

– Прошу разрешения впустить эту особу. Я с ней знаком.

– Конечно, milord. Sorry, milord.

– Этот служащий говорил с тобой так почтительно, будто ты директор издательства, – заметила Офелия, шагая следом за Октавио через офисы.

Октавио промолчал. Он раскладывал папки по столам сотрудников редакции, отвечая сквозь зубы на подобострастные благодарности, расточаемые журналистами: «Большое спасибо, milord!.. Передайте мой нижайший поклон Леди Септиме!..» Раздав наконец все папки, он привел Офелию в комнату, удивительно тихую по сравнению с остальными; на двери красовалась табличка «Искусствовед». Из радиоприемника лилась негромкая фортепианная музыка – Офелия сочла бы исполнение замечательным, если бы мелодию не прерывали частые помехи. Сидевшая тут девушка-акустик слушала ее с брезгливой гримасой, насторожив остроконечные, как у кошки, уши и время от времени восклицая «ах!» или «ох!».

Октавио знаком предложил Офелии место за пустым столом для совещаний. Оконные жалюзи пропускали сюда только рассеянный свет. Фортепиано и охи с ахами тотчас сменились полной тишиной: это была зона звукоизоляции. Сколько бы они ни находились тут, не услышали бы ни один звук извне и никто не услышал бы их самих.

– Я рад тебя видеть, – объявил Октавио безо всяких предисловий. – Когда в северо-западном квартале случилось обрушение, я вдруг вспомнил, что не знаю, где ты жила, после того как покинула «Дружную Семью».

Офелия покосилась на столешницу, покрытую лаком, отражавшим их лица. Сегодня за завтраком она подвергла такой же проверке лицо Амбруаза, вернее его отражение в серебряной посуде. Это была противная, но необходимая процедура. Офелии приходилось подавлять свои чувства и ни в коем случае не доверять собственным глазам, чтобы распознать сущность того или иного человека. Она не знала, под какой личиной и в какой момент перед ней предстанет Другой или Евлалия Дийё, но, если первый был отражением, которого лишилась вторая, одни только зеркала могли раскрыть их истинную природу, сорвать с них маски.

Убедившись, что Октавио – настоящий Октавио, Офелия почувствовала, как ее тронули его слова. Она заметила, что он так ничем и не заменил цепочку, которую сорвал с него Бесстрашный-и-Почти-Безупречный, и сразу поняла, что юноша никогда не украсит себя чем-то другим.