Вопрос этот мог бы привести в замешательство кого угодно, но только не Ларина.

– Верю, но считаю этот вопрос слишком интимным, а потому совершенно неуместным для публичной дискуссии, – спокойно парировал он. – Согласно нашей Конституции, и верующие, и атеисты Российской Федерации наделены абсолютно равными правами.

– А как же духовность? – подначил собеседник.

– В нашей стране есть люди, которые распинаются про духовность и веру в Бога вполне профессионально. Этих людей почти ежедневно можно видеть по «ящику». Красивые такие, с надушенными бородами, в гламурных рясах «от-кутюр», сплошь на «Мерседесах», «Майбахах» и «Лексусах».

– Красивые-то красивые, но ведут себя не совсем красиво. Андрей, не мне рассказывать, чем занимаются некоторые высокопоставленные иерархи Русской Православной Церкви. Про табачный и водочный бизнес. Про торговлю нефтью, цветными металлами и банковскую деятельность. Про банкетный зал в храме Христа Спасителя и автомойку под ним. О «прейскурантах на оказание ритуальных услуг», висящих во многих храмах, ты знаешь и без меня. Равно как и о взятках, которые священники платят кому надо за получение мест иереев и протоиереев в особо доходных подмосковных приходах. К вере в Бога это имеет точно такое же отношение, как производство велосипедов – к сочинению симфонической музыки. То есть на велосипеде, в принципе, можно доехать до филармонии, но на качестве исполняемой музыки это никак не отразится.

– А что, собственно, противозаконного в этом бизнесе? – спросил Ларин. – Церковь – такой же субъект хозяйственной деятельности, как и какой-нибудь вентиляторный завод. Даже у свечного заводика должен быть и расчетный счет в банке, и добротная бухгалтерия, чтобы деньги правильно подсчитать.

– Все верно. Но там, где крутятся большие деньги, рано или поздно появляется большой криминал. По крайней мере, у нас в России. И вообще: если государство превращается в мафию, то все ее институты, даже включая те, которые отвечают за мораль населения, автоматически становятся подразделением этой самой мафии. Рыба гниет с головы, Россия – с Кремля, а Церковь – с самых высокопоставленных иерархов, – засвидетельствовал Дугин и, выразительно помолчав, продолжил с подчеркнуто деловыми интонациями: – Ладно, а теперь непосредственно к нашему вопросу. Тут, недалеко от Москвы, есть один симпатичный райцентр. Три фабрики, один завод, четырнадцать школ, пять кладбищ и один Дом культуры. Главная же его достопримечательность – древний монастырский комплекс, помнящий еще Бориса Годунова.

Ларин наморщил лоб.

– Был там когда-то, – прищурился он. – Этакая пряничная Московская Русь: маковки, малиновый звон, благодать Божья… Свято-Покровский монастырь, если не ошибаюсь. Правда, я «нарышкинское барокко» не сильно люблю, мне больше по душе архитектура восемнадцатого столетия. Но в монастыре главное в другом заключается.

– Благодатью там и не пахнет. – Павел Игнатьевич неторопливо достал из-под журнального стола кейс, щелкнул золочеными замочками и раскрыл объемную папку.

На столешницу легла пачка фотографий, на которых был изображен один и тот же человек, только в разные периоды жизни. Сдобный юноша с ранними залысинами и комсомольским значком на лацкане кургузого пиджачка, средней упитанности монах с постным лицом, пузатый архимандрит с дивной красоты бородой, неуловимо напоминающий боярина из оперы «Хованщина»…

Павел Игнатьевич неторопливо комментировал:

– Это и есть настоятель того самого Свято-Покровского монастыря – архимандрит Филарет, в миру – Павел Афанасьевич Голобородов. Человек весьма любопытной биографии. Бывший освобожденный комсомольский секретарь колбасного завода.