Привели, да и увязили меня в такое место, что не дай бог ни другу, ни недругу. Сижу я неделю, сижу другую, денег со мной нет ни гроша – хоть пропадай! Наконец через великую силу упросил я, чтоб хоть послали обо мне весть подрядчику: авось хоть он не вступится ли. Подрядчик пришел, выкупил меня у писаря. Я измолился ему, как вот отцу родному; работал все лето, пришло дело к расчету – с костей да на кости – он насчитал еще рублей семь на меня! «Как, мол, так? Побойся ты бога!» – «Да вот как: вот, мол, что следует тебе за лето; вот сколько вычету за прогул, когда был болен, а вот сколько, как сидел в сибирке; да вот еще выкупу за тебя дано. Гляди, что осталось: вот, семи рублей не хватает».

Поплакался я на обиду да пошел к другому подрядчику: авось-де не посчастливится ль получше. Так старый подрядчик не отпускает, не отдает паспорта; принужден занять у нового деньги да расплатиться: вот и заработал. А тут еще опять-таки за прописку, да то, да ce, так я опять в долгу, как в репью. Ну, авось, бог милостив, отработаем, что-нибудь заслужим; благословись, пошел опять снова. Проходит месяц, другой, третий, что-то подрядчик наш больно плох делается, все отнекивается; как придет дело к расчету, все, говорит, после, а выдает, кому уж больно нужно, по гривнам да по копейкам. Мы потолковали промеж собой – как быть? Уйдешь, все пропадет, что заработано; кажись, он человек добрый, и люди хвалят – останемся да поработаем, авось не обидит. Пришел срок, надо распускать рабочих, а подрядчика нашего нет, пропал. Снял он, вишь, работы с торгов, по планам, рассчитав по свае и по кирпичику, а тут вышло не то: как пришлось к делу, ан планы те и не годятся; тут прибавить, там убавить, тут на сводах сделать, там под бут сваи забить, – а всего этого по ряду и не было; он туда, сюда, хотел было откинуться  – так не пускают; деньги-то усадил, пошел просьбы писать да смазывать – и сел; вот он, сердечный, утопился ли, как сказывали, бежал ли куда, только что пропал, а мы с одними руками да с брюхом остались. Покуда водили нас, да допрашивали, да выдали паспорты, так последние крохи и проели, и животики подобрались; срок паспортам вышел, гонят, ступай домой – вот я и пришел. Батюшка Иван Тимофеевич, что хочешь, то надо мною и делай.

Подумав немного, приказчик все-таки счел за нужное побранить Осипа и постращать его, тем более что и сам он не оспаривал пользы этого, уверяя, что народ ныне все друг на друга смотрят и что потачки нельзя давать никому. Но затем Иван Тимофеевич простил Осипа, то есть не наказывал его, а велел приходить еще раз за паспортом, обещав написать господам и просить их, чтобы еще потерпели до следующего года. «А коли тогда не внесешь, то уж не прогневайся, будет плохо: либо с тягла ссажу тебя да в работу пошлю, либо лоб забреем. Дальше делать с тобой нечего».

Осип провел дома, в семье, несколько недель довольно спокойно, готовясь опять в путь. «За один-то год, – говорил он, – бог даст, как-нибудь уплачу я оброк, а уж за два – хоть разопнуться, так не добудешь, об этом и думать нечего. А что будет со мной, как и на тот год приду, хоть не то, что как ныне, да с недоимкой? А что ж будет – будет, что богу угодно. Власть его святая».

Пришло время отправления, и Осип, получив паспорт свой и строгое повторение добрых советов и наказов, отправился. Всю дорогу раскидывал он на умах, как ему ухитриться, чтобы отбыть повинность с недоимками и выйти хоть без поживы, да лишь бы самому быть живу.