— Вы, банкиры! — говорил Кевин презрительно, когда мы напивались до того, что пускались в воспоминания. Он не скрывал своего неуважения к Уолл-стрит, но следил за карьерой каждого из нас с неослабевающим интересом писателя, занятого поиском нового материала. В 1929 году, когда Кевин бросил юридический факультет Гарвардского университета, чтобы обосноваться в Нью-Йорке, где он намеревался стать писателем, из-под его пера вышел всего один рассказ. Теперь уже много лет он писал пьесы. Ранние производили приятное впечатление, поздние вызывали лишь недоумение. Он давно уже переехал из модной мансарды в модный особняк в Гринвич-Виллидж, западной части Вашингтон-сквер.

Кевин полюбил свой дом. Как-то Корнелиус предположил, что этот дом заменил ему семью, которая не смогла смириться с его образом жизни. Бесспорно, Кевин потратил большую сумму денег на создание образцового дома. Чтобы не оставлять дом без присмотра, он превратил верхний этаж в мастерскую и решил сдавать ее внаем. Каждая из его квартиранток держалась не более полугода. Молодые, привлекательные, неизменно белокурые особы были либо писательницами, либо художницами или скульпторами; музыкантшам дорога была заказана, поскольку они создавали слишком много шума. Девушки приходили в восторг от платы за квартиру и оттого, что хозяин не стремился проложить дорогу к их спальне, однако неизбежно наступала ссора, после того как Кевин отказывался одолжить им денег. Кевин умел быть несговорчивым. До меня доходили слухи, что некие юноши с подобной категоричностью то и дело выставлялись из его дома, поскольку Кевин предпочитал жить один.

Он и жил один — за исключением очередной квартиросъемщицы, — когда на прошлое Рождество пригласил меня на вечеринку, и, как это часто случалось, я был единственным из братства Бар-Харбора, кто принял приглашение. Джейк всегда встречал Рождество в Калифорнии, а Корнелиус уже второй раз под каким-то предлогом отказался прийти.

— Не знаю, как ты можешь общаться с кучкой педиков, — презрительно произнес Корнелиус, но я лишь усмехнулся. Меня не интересовали сексуальные пристрастия других, а кроме того, у Кевина были лучшие вечеринки в городе.

Когда я приехал в его дом, около сорока гостей старались перекричать друг друга в просторной старомодной гостиной. У Кевина подавали обычные коктейли, чтобы угодить традиционному американскому вкусу, но вечеринки славились тем, что гости имели возможность опьянеть от шампанского.

К несчастью, в тот день благодарный клиент вдоволь угостил меня шампанским еще за ленчем.

— Я бы выпил виски со льдом, — сказал я нанятому на этот вечер официанту, и как раз нацелился на блюдо с икрой, как вдруг услышал позади себя чей-то возглас:

— Вы с ума сошли! Разве можно отказываться от бесплатного французского шампанского?

Я резко повернулся. Мне улыбалась пухлая молодая женщина с непослушными кудряшками, широким носом и огромным ртом. На ней было красное платье неподходящего размера, на шее висел золотой крест на цепочке. У нее были очень узкие, очень блестящие и очень темные глаза.

— Вы явно не имеете отношения к шоу-бизнесу! — добавила она смеясь.

— Потому что не пью шампанского?

— Не шутите, я думаю, что они принимают из него ванну.

— Вы актриса, мисс…

— Ковалевски.

— Простите?

— Тереза. Я новая квартиросъемщица.

Я был очень удивлен. Эта девушка слишком отличалась от стройных хорошо воспитанных блондинок, которых обычно селил у себя Кевин.

— А что случилось со шведкой Ингрид? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Ингрид уехала в Голливуд.

К этому моменту она уже смотрела на меня с большим удивлением, чем я на нее.