Вокруг огорода с домом был крепкий забор. Но коли нет ничего в огороде, да и в самом доме шаром покати, то зачем забор? После дровяника и летней веранды истопили уже и большую часть забора. Длинного забора. Много земли было при доме. Хорошей черной жирной земли. Вон как бурьян на ней прет. Чуть не в человека вымахивает.

Пифагор, не спеша, с остановками, с передыхом наломал пару больших охапок штакетин. Хватит печку нагреть, чтоб дом не промерз совсем. А вечером еще раз к забору сходит. Гренобля не допросишься, он, чуть что, сразу же:

– Я – инвалид, я – инвалид…

Печь загудела. От нее пошло тепло, и Пифагор, уже согретый борьбой с крепкими штакетинами, даже расстегнул фуфайку и откинулся на спинку старого, но все еще выносливого венского стула. Он любил этот стул. Его тонкие, мягкие, округлые формы. И особую гладкость так и не утраченного за долгую жизнь черного лака.

Взгляд Пифагора попал на настенный календарь, и он опять стал мужчиной.

Календарь притащил откуда то Гренобль. «По случаю». Это было обычным объяснением Гренобля, когда он приносил что либо в дом. Пифагор не расспрашивал, знал, что, скорее всего, попросту спер, пока кто то зазевался. Гренобль ведь особо не раздумывал, когда видел что то ему интересное и без пригляда. В его безразмерной амуниции можно было мамонта спрятать и унести – никто не заметит.

А календарь по всем статьям знатный. И не старый – прямо на этот самый настоящий г