— О да, благородная дама, она мне очень нравится, но…

— Ну говори, не стесняйся.

— Я ее надела на себя, и она мне показалась такой роскошной, что я поскорей сняла ее и положила сюда.

— Ты милое, доброе дитя! — сказала игуменья, а чиновник, несколько озадаченный, отступил назад, заметив, что их королевские высочества гораздо больше интересуются девочкой, нежели им.— Сколько же тебе лет?

— Тринадцать, благородная дама.

— Эти цветы тем более достойны одобрения, что они так искусно нарисованы твоими маленькими ручками на этой скверной тонкой бумаге,— проговорил принц, все более и более заинтересовываясь девочкой.— А как тебя зовут, дитя мое?

— Жозефина, благородный господин.

— А дальше?

— Дальше? — спросила девочка и замялась.— Дальше у меня нет никакого имени.

Шарлотта нагнулась к принцу и шепнула ему на ухо:

— Она из воспитательного дома, это бедное безымянное существо!

— О Боже, я и забыл! — так же тихо ответил Вольдемар.

Продолжая рассматривать картины, он обратился к девочке:

— У тебя везде полевые цветы, а рисуешь ли ты камелии, фиалки, гортензии?

— Я их никогда не видела, благородный господин! Я люблю троицын цвет, незабудки, дикие розы. Они растут у дороги, но разве они хуже тех, что вы назвали?

Принц был даже несколько смущен этим неожиданным и верным замечанием; он все пристальнее смотрел на сиротку.

— Нет, они вовсе не хуже, и кроме того их каждый может сорвать. Я часто встречал их, но никогда они не нравились мне так, как сегодня, на этой простой бумаге. Можешь kи ты отдать мне эти картинки? Вероятно, ты намеревалась продать их?

— Я не смею этого сделать, благородный господин; мне сказали только что, что они слишком дурны,— отвечала Жозефина со смущением и грустью.

— Как это — слишком дурны? Может ли быть дурным подношение ребенка, тем более сделанное от чистого сердца? Ай-я-яй, любезный,— проговорила Шарлотта, обращаясь к чиновнику,— у вас, как видно, нет ни чувства, ни вкуса! — Затем она повернулась к принцу.— Не оставите ли вы мне несколько произведений этой милой невинной девочки, дорогой кузен?

— Жозефина,— сказал принц,— здесь я вижу восемь картин; можно ли нам забрать все? Мы заплатим за них бедным погорельцам так, как если бы купили их у тебя.

— О благородный господин, неужели вы решили взять все мои картинки? Если это правда, то я теперь буду знать, что они кому-то понравились, и нарисую новые!

Маленькая Жозефина проговорила это с такой искренней доверчивостью, что Шарлотта и Вольдемар обменялись взглядами, выражавшими одно и то же: какая милая, прелестная девочка!

Любуясь маленькой Жозефиной — ее изящной фигуркой, белокурыми локонами, белым платочком, повязанным вокруг тоненькой нежной шеи, Шарлотта диву давалась, как такое очаровательное и невинное существо могло вырасти в стенах воспитательного дома. Бытовало мнение, что воспитанники этого заведения успешно учились там лишь лгать и лицемерить.

Забрав картинки, Шарлотта и Вольдемар ласково попрощались с Жозефиной и удалились, а пожилой чиновник прикусил губу от злости. Слыханное ли дело — их королевские высочества попрощались с этим непочтительным чертенком за руку, а его, полицейского секретаря, смотрителя округа, церкви и попечителя приютов, одетого в форменный фрак с лентами и орденами, едва удостоили взглядом, осмеяли его придворный этикет и обвинили в недостатке чувства и вкуса!

Господин Шварц был вне себя от негодования, в то время как принц и игуменья уже выходили из звездной залы.

В следующей главе мы узнаем, как гнев смотрителя Шварца отразился на Жозефине.