– Не правда ли, любопытную историю я рассказал? – поинтересовался Казаков, закончив свое повествование.

Я согласился, что эпопея его вторичного ареста весьма примечательна, но чем-то исключительным она не показалась. Мне уже были ведомы истории с опровержением на суде ранее подписанного вымысла на себя – и они иной раз спасали от «вышки». В частности, мой друг Виктор Петрович Красовский, экономист, в юности любимец самого Бухарина, был обвинен в организации покушения на Орджоникидзе. И признался, что покушение уже было подготовлено в Москве, и назвал точную его дату, но дни подобрал такие, когда Орджоникидзе находился в длительной командировке в Средней Азии. На суде Красовский указал на фальшивые даты – и суд, вместо запланированного расстрела, ограничился стандартной «десяткой».

Был еще один забавный случай неряшливо сформулированного следователем обвинительного заключения, и о нем я тоже рассказал Казакову. Один из моих знакомых, Борис Львович Гальперин, вероятно, самый полный человек в нашей зоне, инженер-конструктор и коминтерновский тайный агент, объездивший на пользу разжигаемой в те годы мировой революции добрую полусотню стран в обоих полушариях, завершил свои интернациональные странствия на Лубянке. И предъявленное обвинение – шпионаж в пользу иностранных разведок – относилось по тем временам к самым естественным для такого человека, как он: побывал в капстране, ну как же не соблазниться возможностью изменить своей родине! Борис Львович и сам понимал, что от шпионажа не отвертеться, все другие измышления – вредительства, диверсии, подготовка интервенции – лепились к нему, как горбатый к стенке. Он страшился третьей степени воздействия – уже многие сокамерники попробовали ее, и редко кто не превращался в инвалида, а бывало, расставались и с жизнью. После недолгого запирательства он согласился на шпионаж. В таком признании были свои преимущества: шпионство – дело индивидуальное, сразу отпадал очень отягчающий судьбу пункт одиннадцатый пятьдесят восьмой статьи – коллективное сообщество для организации преступления. Зато были и свои опасности – смотря в пользу какого государства шпионишь. И Борис Львович размышлял, какую страну из тех, где он побывал во время коминтерновских странствий, выставить как объект своих преступных действий. Англо-Французский блок или Америку? Но где гарантии, что Советский Союз когда-нибудь не вступит в прямую войну с буржуазными демократами? Тогда шпиону этих государств форменная крышка! Еще вероятней война с фашистскими державами – тоже от вышки не отвертеться. И в результате долгих дум Борис Львович нашел единственную пригодную державу – неоднократно в ней бывал, нам она враждебна, но вероятность ее военного столкновения с Советским Союзом практически нулевая.

– Правильно, что сознаешься в шпионаже, – похвалил следователь, готовясь заполнить очередной протокол допроса. – На суде учтут твое чистосердечное признание. Кем же ты был – англо-французским или немецким шпионом? Или с Японией сотрудничал?

– Ни тем, ни другим, ни третьим, – твердо возразил Борис Львович. – И не шейте мне, пожалуйста, этих заклятых врагов нашего социалистического строя. Пишите: вел шпионаж в пользу Уругвая.

Возмущенный следователь бросил перо на стол.

– Ты что мне пудришь мозги? Твой Уругвай даже армии не имеет и славен одной футбольной командой. Или ты шпионил в пользу чемпионов мира уругвайских футболистов? Раз уж признался в шпионаже, так называй наших настоящих врагов.

Но Борис Львович твердо стоял на Уругвае. Следователь долго уговаривал, вызвал для убедительности двух сержантов, те в кровь обработали Бориса Львовича. Убедившись, что ни словесные, ни кулачные аргументы не эффективны, следователь с сожалением отказался от заманчивого шпионажа в пользу великих держав.

– Хрен с тобой, пусть Уругвай! – покорился он.