Александр Грин. Гриф
Великий лев! Очаровательный спартанец! Дикая победоносная кошка! Гривастый огонь! Шалун с лицом старого капитана! Рык и гнев! Да славна будет порода твоя, твои толстоголовые котята! Желаю тебе много мяса, камышей и лунного света!
Тадеуш был пьян. Прислонившись спиной к огромной стальной клетке, по которой безостановочно и бесшумно ходили два льва, поляк думал о коварной Анельке, подарившей свое, не первой свежести, сердце ресторанному повару. Львы Гриф и Астарот, ступая с могучей мягкостью гигантских кошек, расхаживали по диагонали клетки навстречу один другому, не сталкиваясь, поворачиваясь всегда на одном и том же месте с точностью заводных фигур. Астарот был стар, с впалыми линяющими боками и худым хвостом. По клетке он ходил двадцать два года. Гриф был молод, в расцвете сил, массивен, космат и статен. По клетке он ходил восемь лет и помнил еще озеро Чад. Изредка ужасное «Х-грар-р-р!», подобное коротким раскатам грома, вырывалось из горячей его пасти. Астарот отвечал тем же. Они говорили: — Я в клетке! — Тресни она! И я в клетке! На задней цементной стене львиной тюрьмы метались их тени. Тадеуш долго смотрел на пол, утирая слезы любви, затем, махнув рукой, отпер клетку, вошел в нее и сказал: — Лев! Грифочка! А, Гриша! Съешь меня! Гриф остановился, сморщился, вытянулся на передних лапах и улыбнулся. Улыбка его напоминала выражение лица человека, собравшегося чихнуть. — А-хр-гра-р-р?.. — сказал он. (От тебя пахнет водкой. Ты не злой?..) — Так что, зверюги, растерзайте меня, — продолжал, всхлипывая, Тадеуш. — Пусть она, подлая, тешится моими кусочками. Излохматьте меня, жизнь моя горькая! — Гра-р! — сказал Астарот. (Скучно. Каждый раз то же самое.) Тадеуш стоял, покачиваясь. Разжалобив себя, сколько мог, тщетными увещеваниями к зверям использовать его как ужин, сторож наконец расплакался навзрыд, изругав львов уличной бранью, и побежал в не столь отдаленный переулок за порцией «кали-мали». Разбитое сердце погубило его пьяную память. Он забыл запереть дверь клетки.
Львы снова принялись ходить по диагонали, но скоро внимание Грифа было привлечено узкой блестящей щелью между замком и стальной стойкой. Лев изучил каждый дюйм клетки. Он знал, что в этом месте щели никогда не бывает. Лев тронул щель лапой: дверь хлопнулась и открылась шире (вовнутрь). Гриф раскрыл ее легким движением головы. Астарот, остановившись, смотрел. — Г-р-р! — сказал Гриф. (Астарот, я удивлен. Тут пустота, свобода!) — А-х-гр-рг-рах! (Не верю, клеток много на свете.) Новый взрыв грома. Длительно и грозно заревел Гриф, скакнув в коридор. Астарот беспокойно метался в клетке, но не выходил. Его опустошенное сердце волновалось непонятной тоской. — Ра-грам-ронг! — ответил Гриф. (Я ухожу, старик!) Астарот молчал. Обезьяны подняли визг, скача, подобно крошечным безумным старушкам. Дикобраз проснулся и зашуршал иглами. Маленький гималайский медведь вдруг почувствовал себя смертельно обиженным, влез на свою качель, доска которой была украшена надписью: «Миша качается», и, скрючив босые пальцы, проворно залетал взад-вперед, испуская тонкие скулящие возгласы. Гриф бросился на струю свежего воздуха, лившуюся из-под входной двери. Разбив дверь могучим скачком, зверь прыгнул через садовую ограду и начал производить сенсацию. Почти тотчас же, как ушел лев, вернулся Тадеуш. Он мгновенно протрезвел, запер Астарота, схватился за голову и побежал к телефону.
За оградою был пустырь, за пустырем — деревянные заборы и уединенные дома окраины. |
