Так что второй день этой недели начался ничуть не лучше первого. Если в понедельник я страдал от похмелья, то во вторник — от чувства вины, что принес неисчислимые страдания своей матери. По крайней мере, должен был страдать от этого. И чего она к этой Машке привязалась? Ну да, бабе двадцать шесть лет, дети, разведенка — но она же и не претендует на мою свободу! Встретились, позанимались сексом (кстати, она в этом деле мастерица), разбежались и все. Я не претендую на ее личную жизнь, она на мою, никто ничего не требует, не устраивает истерик. Ну да, я знаю, что у нее бывают мужики и кроме меня, и что? Баба выкручивается по жизни, как может — ни у кого не отнимает, не ворует, не убивает. Проституцией занимается? Не замечал. По крайней мере, точно не стоит на перекрестке и не ловит проезжающих мимо клиентов. Надо на жизнь смотреть проще. Я за свою недолгую службу в полиции такого насмотрелся, что вот эти жизненные перипетии, которые приводят в ужас мою мать, настолько мелки и ничтожны в сравнении с тем, что происходит на темной стороне, что даже не знаю с чем сравнить. А! — с ковырянием в носу. Не очень эстетично, но не смертельно.

Все эти мысли медленно текли у меня в голове, пока я бежал к остановке, чтобы снова ехать через весь город. Подошел троллейбус — его по привычке называли троллейбусом — он был такой же квадратный и здоровенный, как прежние рогачи пятидесятилетней давности. На самом деле такой же одушевленный автомобиль, как и все остальные, только размером побольше. Отличался он от маршрутных такси и тем, что никогда не останавливался там, где приспичило пассажиру, — только на остановках, и нигде больше. Но мне на это было плевать, потому что УВД находилось как раз рядом с остановкой — в пятидесяти метрах от нее.

В троллейбусе я впал в полубессознательное состояние, чтобы проще было переносить тяготы монотонного движения в городском потоке. Нормальное состояние пассажира — «самадхи», когда ты предаешься мечтам и самосовершенствованию, а твой сторожевой пункт в голове следит за тем, чтобы его хозяин не проехал нужную остановку.

Особого самосовершенствования я не предпринимал — все больше мечтал, и из головы так и не вылезала Василиса с ее соблазнительным телом и, чего греха таить, тонкой полосой рыжих волос в «зоне бикини». Ее голубые глаза смотрели мне в душу, как два сапфира, и похоже, она потеснила в моем сердце Вику, мое божество, ублажающее каждую ночь своего майора.

Майор вообще-то был чемпионом области по самбо, мастером спорта, и, глядя на его предплечья, я каждый раз видел картину: вот он застает нас с Викой в своей супружеской постели, она жалобно кричит: «Это не то, что ты подумал!» (Интересно, а что можно еще подумать? Занимались упражнениями в тантрической магии?) — а потом мой позвоночник жалобно хрустит, когда злобный спортсмен кидает его на свое чугунное колено.

После таких страшных картин мое сексуальное возбуждение сразу уменьшалось процентов на пятьдесят. И вот эти пятьдесят процентов тут же перекинулись на образ Василисы…

Женский голос троллейбуса, объявляя мою остановку, напомнил оба сексуальных образа, мелькающие у меня в голове. Я выпрыгнул на мокрый тротуар, пахнущий влажной землей и кошатиной, и пошел к дверям УВД.

Показывать удостоверение не понадобилось — постовой, Гришка Костылин, знал меня как облупленного, и вяло сжав мне худыми пальцами руку, тихо шепнул, заговорщицки наклонившись к моему уху:

— Тебя с утра разыскивает начальник УВД. Рвет и мечет. Злой как собака. Будь осторожен. Свалил бы ты куда-нибудь на «землю»… типа ты в розыске, работаешь.