«Мне кажется, что раньше у Распутина была искра Божий. Он обладал известной внутренней чуткостью, умел проявить участие и, скажу откровенно, я это испытал на себе: он не раз отвечал на мои сердечные скорби. Этим он покорил меня, этим же, – по крайней мере, в начале своей карьеры, – покорял и других», – написал несколько дней спустя после известия об убийстве Распутина познакомившийся с ним в первые годы его пребывания в Петербурге и впоследствии ставший одним из самых яростных его врагов епископ Гермоген (Долганев), а в опубликованной в «Тобольских епархиальных ведомостях» беседе с корреспондентом уже после мученической смерти владыки эта мысль получила свое подтверждение: «В первое, особенно, время в нем было много хороших задатков, недаром к нему тяготели и в нем заблуждались такие искренние и широкообразованные люди, как епископ Феофан. Потом он несколько изменился и определился, и тогда уже его нетрудно было разгадать. Я и сам заблуждался, но, слава Богу, потом понял его».

«Распутин не был авантюристом, это был человек действительно наделенный особым мироощущением и особыми духовными способностями», – охарактеризовал сибирского крестьянина уже в наши дни историк Церкви, протоиерей Георгий Митрофанов.

В Распутине и в самом деле несомненно что-то было, помимо алчности и нахальства. И не до Петербурга, а в Петербурге проявились те качества, которые его погубили. Сибирский странник сильно изменился, попав в столицу. В уже цитировавшихся свидетельских показаниях Матрены Распутиной самая важная и точная часть – та, где Матрена не выдумывает, не домысливает, а пишет о том, что видела: мама не узнала мужа после его возвращения домой из Петербурга.

Человек, вернувшийся в Покровское зимой 1904/05 года, больше не был простым паломником и местным законоучителем, хотя и играл эту роль до конца своих дней. Он прикоснулся к иной жизни, с которой обыкновенно мужики и странники не сталкиваются, был ею заворожен и отныне только с нею связан. Столица отравила его. Попав в нее раз, он больше никогда не странствовал в безвестности пешком, потеряв тем самым едва ли не самое главное, что в нем было: личную независимость и непричастность к сильным мира сего. Прав оказался казанский старец Гавриил: лучше б было ему не ходить в Петербург. И тогда, быть может, вся история нашей страны сложилась бы иначе. Но он пришел и с самого начала попал в исключительное положение.

Часто пишут о том, что Распутин был не единственным странником, которого привечали в столице и при дворе. Это верно: был и Митя Козельский, была Матрена-босоножка, были другие прорицатели и юродивые, но никто из них не стяжал той славы, о которой сам ее герой надиктовывал своим приверженцам:

«Много, много я кое-где был, бывал у сановников и офицеров и князей даже, пришлось Романовское поколение видеть и быть в покоях Батюшки Царя. Везде нужна подготовка и смирение, и любовь. Вот и я ценю, что в любви пребывает Христос, то есть неотходно есть на тебя благодать – только бы не искоренилась любовь, а она никогда не искоренится, если ставить себя невысоко, а любить побольше. Все ученые и знатные бояре и князья слушают от любви слово правды, потому что, если в тебе любовь есть, – ложь не приблизится.