Он присел прямо на траву, хотя было холодновато, и спросил себя: "Существует ли способ расправиться с ним так, чтобы самому остаться в живых?" В поисках ответа Пол комкал траву, и мысли мелькали такими же скользкими, лишенными жизни обрывками.

Кто-то окликнул его удивленно и радостно:

— Да неужели это Пол Бартон?

Он оглянулся через плечо и поспешно встал, увидев учительницу немецкого языка, которая, как ни странно, и в самом деле была немкой. Ее родители происходили из немцев Поволжья, и во время войны, еще детьми, оказались в Германии. Эмма родилась там, а замуж вышла за англичанина, который увез ее в Лондон. С Полом они сдружились, когда он выяснил ее русские корни и сразу почувствовал интерес к коллеге, на которую еще вчера не обращал внимания. Он расспрашивал ее о России, но ни разу не смог объяснить, почему она так его влечет. В этом было некое тайное предопределение, путь, намеченный Богом, по которому движешься беспрекословно, не задавая вопросов. Так человек внезапно выходит из дома, хотя собирался провести вечер у телевизора, и оказывается сбитым машиной на какой-нибудь проселочной дороге, где они проходят раз в сутки. Прослышав о таком, люди суеверно кивают и говорят: "Судьба".

Примерно то же чувствовал Пол Бартон по отношению к России. Он даже побывал в Пушкинском доме на Лэдброк-гроув, где его встретили приветливо, хотя и с некоторым удивлением. Прослушав выступление приехавшего из Петербурга поэта, Пол еще больше уверился в мысли, что должен попасть в Россию. Такова была его судьба, и от его воли уже ничего не зависело.

И он попал туда.

Теперь пришел черед Эмме Вайз пытать его расспросами о той далекой стране, что отчасти была ее родиной. Она уселась рядом с Полом на выхоложенной лужайке и откинула длинные светлые волосы. Нетерпение так и светилось на ее розовом курносом лице.

— Ну же, Пол! Какая она? Почему вы так быстро вернулись? Она в самом деле так ужасна, как все говорят?

— Здравствуйте, Эмма, — сказал Пол и улыбнулся. Он действительно рад был ее видеть, потому что Эмма несла в себе свет, который почему-то мало кто замечал. Учителя ее недолюбливали, как, впрочем, и всех "переселенцев". Глядя на нее, Пол попытался представить, как чувствовала бы себя здесь его юная русская жена. Конечно, он не дал бы ее в обиду, и все же…

— Что же вы молчите, Пол?! — взмолилась Эмма. — Неужели все было так плохо?

"Все было замечательно…" Как складно, почти без запинки, произнес он эту фразу, от которой тусклое сибирское утро совсем померкло, а пять родинок побледнели. Он сказал ей то, что обычно говорят наутро случайным женщинам, и даже тем самым тоном, которым это говорят. И она сразу все поняла и покорно отступила в толпу теней, когда-либо прошедших через жизнь Пола, чтобы слиться с ними и не мозолить ему глаза. Почему-то он осознал это лишь сейчас, глядя на мягко вылепленное лицо с крупными порами, которое всегда было приятно ему, но никогда не нравилось. Эмма ничуть не была похожа на его русскую звездочку, и все же чем-то неуловимо напоминала ее. Наверное, тем, что умела излучать свет…

— Эмма, — вдруг сказал он совсем не то, что собирался, — я влюбился. По уши. Как мальчишка. Или как старый дурак. Вы — женщина, посоветуйте, что мне делать?

Она заливисто захохотала, потом опомнилась и прикусила тонкую губу.

— Пол, неужели вы не знаете, что делают в таких случаях?

— Это — не такой случай, — терпеливо сказал Пол и понял, что ничего не сумеет объяснить. — Это ни с чем не сравнимый случай…

Эмма поглядела на него почти с материнской жалостью и вздохнула:

— Пол, вы как ребенок… Уж вам ли не знать, что каждому влюбленному его история кажется неповторимой?

"Она не понимает, — с бессилием подумал Пол.