3

Телефонный звонок, извещавший о смерти матери, прозвенел в июле, дождливым ранним утром. Я как раз собрала себе бэнто[11] и стала готовить завтрак. Пыталась размазать на поджаренном ломтике хлеба застывшее сливочное масло, которое только что достала из холодильника. Чай и тосты с джемом. Каждое утро одно и то же.

Дед по привычке разговаривал на балконе со своими деревьями. В дождливый сезон на его бонсае заводилась плесень, плюс начинали плодиться насекомые. Короче, забот у него был полон рот. Пока шли дожди, он целиком погружался в свои дела и даже телефона не слышал.

— Да, неважные ваши дела. И ничего не поделаешь. Каждый день дождь, так, глядишь, и гниль заведется. Если корни начнут гнить, дело дрянь. Тогда и вдохновению конец. Тут уж и мне самому не удержаться.

Масло расплылось по теплому хлебу желтой пленкой. Настала очередь клубничного джема. Надо было аккуратно размазать его ровным слоем, равномерно распределив по тосту темные зернышки. Затем опустить пакетик «липтона» в чашку, вынуть и снова опустить, проделав эту операцию за строго определенное время. Оторваться от процесса я не могла и, услышав звонок, сердито крикнула:

— Де-ед!

Дед через плечо посмотрел на меня. Я ткнула пальцем в телефон.

— Звонят же! Если мать — скажи, что я ушла в школу.

За окном было серо, дождь поливал как из ведра, скрывая от глаз за плотной дымкой верхние этажи стоявшего напротив дома. Из-за мглы, затянувшей небо, в комнатах пришлось включить свет. Странное ощущение — ни ночь, ни утро. Почему я подумала, что это мать? Разница во времени со Швейцарией — семь часов. Значит, если в Японии семь утра, у них там полночь. В такую рань они нам звонили редко, и мне вдруг пришла в голову мысль, от которой сердце в груди заколотилось: «А что, если Юрико умерла?» Дед наконец взял трубку.

— Да… я. Рад слышать. Спасибо за вашу заботу. Вы нам очень помогаете.

Дед так разволновался, что еле ворочал языком. А вдруг это из школы? Я быстренько положила чайный пакетик на блюдце. Чай так и не успел настояться. Тьфу ты! Дед, явно разочарованный, передал мне трубку.

— Отец. С тобой хочет поговорить. Я ни слова не понял. Абракадабра какая-то. Говорит: важное дело. Мне сказать не может.

Отец мне никогда не звонил. «Неужели скажет, что больше не будет присылать деньги?» — подумала я и приготовилась к бою.

— Тебе, конечно, будет очень тяжело это слышать, но тут уж ничего не исправишь. Для нас тоже большой удар. Однако мы должны пережить это… эту трагедию для нашей семьи.

Отец любил длинные торжественные вступления и имел привычку излагать все по порядку, чтобы до слушателя лучше доходило. По-японски он изъяснялся довольно нескладно — видимо, из-за того, что, уехав из Японии, говорил только на родном языке. Я не выдержала и перебила его:

— Что случилось? Говори скорее.

— Мамы больше нет.

Безжизненный голос отца задрожал, выдавая волнение. На том конце провода повисла гробовая тишина. Юрико тоже не подавала голоса.

— Как она умерла? — спокойно спросила я.

— Самоубийство. Я пришел домой, она спала. Уже была в кровати. Мне показалось странным, что она не проснулась, когда я вошел. Хотя и раньше такое иногда бывало. В последнее время она как-то замкнулась в себе. Я подошел — а она не дышит. Врач сказал, она выпила днем горсть таблеток снотворного и умерла часов в семь вечера.