|
Однако то, что минуты его жизни сочтены, было ясно. Он получил больше полусотни снарядов, из них три – ниже уровня ватерлинии. Тоже своего рода везение – их могло быть и куда больше, хотя, учитывая размеры пробоин, вряд ли это можно было назвать принципиальным. Сейчас по коридорам броненосного крейсера стремительно растекалась соленая вода, бодро отвоевывая себе все новые и новые пространства. Правда, водонепроницаемые переборки, вставшие у нее на пути, немного замедлили этот процесс, однако в корне переломить ситуацию не могли. Крейсер был обречен, хотя его экипаж, одна из элитных команд японского флота, делала все возможное и невозможное, чтобы не допустить этого. Назвать японцев трусами не повернулся бы язык ни у кого, и они, зачастую по горло в не такой уж и теплой январской водичке, отчаянно пытались если не остановить, то хотя бы немного ослабить рвущиеся в недра корабля потоки. Тем не менее, вода поступала, крен нарастал, и было ясно, что очень скоро будет достигнут предел остойчивости, после чего огромный корабль просто ляжет на борт.
Впрочем, то, что располагалось выше ватерлинии, тоже не могло внушить японцам оптимизма. Для описания борта больше всего подходило слово "изодран" – именно такое впечатление он и производил. Во все стороны торчали художественно скрученные и местами оплавленные куски железа, многих бронеплит вообще не было – вырванные "с мясом" они покинули корабль и теперь мирно покоились на дне. Многочисленные казематы шестидюймовых орудий разнесло вдребезги, а единственное чудом уцелевшее орудие не могло стрелять, потому что корабль уже заметно накренился и теперь оно смотрело в воду. Надстройки "Асамы" выглядели не лучше. Руины, что еще с них взять. Фугасные снаряды разнесли буквально все. Среди расплющенных взрывом обломков боевой рубки, распространяя вокруг себя хорошо различимый даже сейчас запах шашлыка, неспешно подгорало тело командира крейсера, а тела матросов и офицеров бесполезно было даже считать. В один миг корабль лишился почти половины своей команды, и теперь некому было даже тушить неспешно разгорающиеся пожары. Одна труба, оторванная взрывом, лежала поперек палубы, надежно заклиненная среди обломков. Во вторую снаряд попал в трех метрах от палубы и разорвал ее пополам. Нижняя часть, скрученная в невиданный узел, торчала над искореженными надстройками, поразительно напоминая неприличный американский жест, а верхнюю отшвырнуло метров на двадцать в море, где она и затонула, медленно и величественно, словно и не была железной. Носовая башня была сбита с катков – в нее почти одновременно, с интервалами в несколько секунд, попали три снаряда, и, хотя фугасы снова не смогли проломить броню, суммарной энергии их взрывов хватило, чтобы броневую "кастрюльку" сдвинуло почти на четверть метра. Кормовая тоже не пережила обстрела – левое орудие было оторвано прямым попаданием, и на его месте торчал теперь лишь короткий огрызок. Правое на вид было целым, однако, присмотревшись внимательно, можно было рассмотреть, что тем же взрывом его основательно погнуло. Как боевая единица "Асама" перестала существовать. Однако те, кто сейчас дирижировал боем рубке "Мурманска", об этом еще не знали. К тому же, для каждого из них это был первый в жизни полноценный морской бой. Да, все они успели повоевать, но гонять папуасов, топить пиратов или в очередной, третий или четвертый по счету раз уничтожать грузинский флот прямо на его базе – это все же не то. Первый раз в жизни они сражались с противником, равным если не по вооружению, то хотя бы по храбрости и, с поправкой на эпоху, уровнем подготовки. Естественно, адреналин у всех едва не из ушей сочился, а это отнюдь не всегда способствует ясности мыслей. Поэтому в по-прежнему единственную полноценно действующую кормовую башню были наконец поданы бронебойные снаряды, и уже второй залп оказался для "Асамы" смертельным. Как иголкой проткнув и без того развороченную броню, один из снарядов нашел-таки достойную цель, разорвавшись в погребе носовой башни. |
