Он говорил по-русски с таким трудом, что временами его было трудно понять. Проводник оглянулся. Все остановились и смотрели на него: желтые лица, коричневые лица, два абсолютно черных лица с синеватым, как на ягодах ежевики, отливом. Эфиопы тяжело дышали, скаля не правдоподобно большие и белые зубы. Кто-то со вздохом облегчения опустил на камни тяжелый тюк. При этом внутри тюка раздался приглушенный металлический лязг.

– Знаю, – сказал проводник, стараясь не выдать охватившей его радости. До конца было еще далеко, но угроза быть пристреленным, как собака, прямо на этих сырых камнях, временно отступила. – Здесь я уже был. Мы сильно отклонились к западу и сделали большой крюк, но теперь я знаю, где мы. Тут совсем неподалеку есть селение, где можно будет купить немного воды и пищи.

– Купить? – возглавлявший отряд араб высоко поднял красиво изогнутые, словно нарисованные кисточкой, брови и пренебрежительно наморщил большой, изогнутый наподобие орлиного клюва нос с тонко очерченными ноздрями. – Купить? Эти люди должны целовать нам ноги за то, что мы пришли к ним на помощь.

– Эти люди не нуждаются в вашей помощи, – угрюмо ответил проводник, сделав заметное ударение на первом слове. – Эти люди никого к себе не пускают, и будет очень хорошо, если они согласятся с нами говорить.

– А если не согласятся? – надменно спросил араб.

– Тогда нам придется или уйти, или умереть. Лучше уйти. У нас есть еще немного сухарей и инжира, а километрах в пятнадцати по прямой отсюда найдется и вода. Нет необходимости погибать в бою за то, что нам не очень нужно.

– Ты рассказываешь странные вещи, – все так же надменно заявил араб, но проводник видел, что тот озадачен. Один из эфиопов нервно поправил на плече ремень гранатомета и переступил с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь. – И много их там, этих гостеприимных горцев?

Проводник прочесал растопыренной пятерней пыльную бороду и, деликатно отвернувшись, сплюнул на камни.

– За последние два года никому не удавалось их пересчитать, – сообщил он. – Может быть, двадцать, а может быть, двести. Шамиль собирался вразумить их, вернувшись из Дагестана, но теперь у Шамиля другие заботы.

– Кому они служат? – спросил араб, переставая наконец теребить свой автомат и засовывая озябшие ладони в карманы утепленной камуфляжной куртки с меховым воротником. – Кто отдает им приказы? Шамиль? Хаттаб? Кто?

– Судья, – ответил проводник. – Им отдает приказы Судья.

– Никогда не слышал о таком, – сказал араб. – Кто он?

– Он Судья.

Араб грозно свел брови к переносице, и проводник поспешно пояснил:

– Он действительно был судьей в шариатском суде целых два года. Все привыкли, так и называют – Судья.

– Шариатский суд? – переспросил араб. – Тогда в чем же дело? Это наш человек. Он не может отказать в приюте и пище воинам ислама.

– Судья может, – заверил его проводник. – Он забыл ислам и стал обыкновенным разбойником. Он собственноручно застрелил муфтия и сделал муфтием одного из своих бойцов.

– Гм, – сказал араб. – А что же люди?

– Сначала люди боялись, а потом привыкли. Сейчас слово Кривого Ибрагима для них то же самое, что слово Аллаха. А все слова в уста Кривого Ибрагима вкладывает Судья.

– Это какой-то шайтан, – озабоченно сказал араб. – Хорошо, веди нас к реке. У нас нет времени на то, чтобы вразумлять отступников. Хаттаб ждет нас уже три дня.