– Привез, – сказал человек в майорских погонах, – но твой Джафар решил, что я привез это ему.

Судья молча перевел взгляд на Джафара. Он продолжал улыбаться, но Джафар на глазах съежился и даже потемнел, словно улыбка Судьи была радиоактивной. Отступив еще на шаг, он принялся лихорадочно рыться в карманах, все время поддавая локтем норовивший сползти со спины на грудь автомат. Судья терпеливо ждал, и только его улыбка с каждой секундой становилась все шире и радостней, пока не начала походить на плотоядную ухмылку белой акулы. Человек в майорских погонах смотрел на возню Джафара со скучающим выражением лица, словно тот был не человеком, а приземлившейся на перила террасы мухой.

Наконец Джафар, который к этому времени уже успел изрядно вспотеть, выудил из глубокого кармана бриджей мятую стодолларовую купюру с оторванным уголком и торопливо протянул ее Судье. Судья расправил купюру, повертел ее перед глазами, разглядывая на свет, и даже поскреб ногтем.

– Чего скребешь? – подал голос гость. – Не бойся, не настоящая.

– Да, – сказал Судья, – узнаю свою работу. Ну а вдруг?

– Ишь, разбежался, – не утруждая себя излишней вежливостью, сказал гость.

– Да, – повторил Судья, положил купюру на перила, придавив ее пистолетом гостя, чтобы ненароком не улетела, и неторопливо извлек из недр своего просторного пальто большое черное портмоне, сильно потертое на сгибах и от долгого пользования приобретшее тот особый благородный лоск, который присущ только очень качественным изделиям из натуральной кожи. – Джафар, – продолжал он, не глядя на боевика, – я часто говорил тебе, что ты глуп, и я не лгал. Можно любить глупого человека. Это трудно, но возможно. Можно любить человека, который жаден и все время норовит что-нибудь украсть. Но любить человека, который и жаден, и глуп одновременно, нельзя. Это опасно, Джафар. Жадный дурак рано или поздно станет предателем. Сегодня ты украл то, что тебе вовсе не предназначалось, и попытался обмануть меня. Могу ли я после этого верить тебе, Джафар? Могу ли я после этого тебя любить?

Его голос звучал мягко, почти ласково, в нем слышалось искреннее сожаление, но Джафар на глазах покрылся мертвенной бледностью и тяжело рухнул на колени – не опустился и не упал, а именно рухнул, как подрубленный.

Гость широко зевнул, прикрыв рот ладонью, и отвернулся.

– Прости, Судья, – едва слышно прошептал Джафар.

– Аллах милостив, – ответил Судья. – Может быть, при личной встрече ты сумеешь объяснить ему, что не имел в виду ничего дурного.

Он щелкнул жирными пальцами, и стоявший на лестнице Аяз, одним плавным движением обогнув гостя, с лязгом передернул затвор автомата.

– Нет! – крикнул стоявший на коленях боевик. – Нет, Судья! За что?!

Автомат подпрыгнул в руках Аяза, издав резкий звук, похожий на те, которые Судья слышал утром, но гораздо более громкий. Откуда-то взметнулась стая ворон и закружилась над селением, оглашая всю округу своими хриплыми криками. Медная гильза со звоном запрыгала по метлахской плитке пола. Труп Джафара лицом вниз упал под ноги Судье.

Судья перешагнул через труп, морща нос от кислого запаха пороховой гари. Он запустил пальцы в портмоне, выудил оттуда маленький клочок бумаги и приложил его к распластанной на перилах купюре как раз в том месте, где от нее был оторван уголок. Линии надрыва совпали идеально.

– Скажи мне твое имя, дорогой, – попросил Судья. – Не могу же я называть тебя майором! Ты ведь, наверное, вовсе не майор?

– Майор, майор, – сказал гость. – Зови меня Романом.