Эриной не подал виду, но согласие охотника удивило его. Он был уверен, что мимохожий человек испугается, и тогда можно было бы спокойно объявить, что обвинение справедливо.

Что ж, бой так бой. Навряд ли пришельцу удастся сладить с этаким быком. Копьеносец выжидающе посмотрел на Белайху. Тот молчал, и стражник поторопил его:

– Ну, давай же.

– Чего?

– Ты должен произнести формулу.

– Чего?

Эриной сдержал вздох.

– Повторяй: «Я, Белайха, сын – назови имя отца – заявляю, что Алайя виновна в злокозненном чародействе и смерти моего друга Клита, сына Энкилона, и готов отстаивать своё обвинение ценой жизни в священном кругу, да сбудется воля Солнца Благословенного».

Кожемяка послушно повторил за стражником и спросил:

– Как драться? Кулаками, или чем?

Святая простота!

– Кулаками, – терпеливо пояснил Эриной. – Горожанам запрещено применять оружие.

– Драться, значит. По правилам, или по всякому?

– По всякому, – ответил Эриной и поудобнее перехватил копьё. – Сейчас вам обоим надлежит вознести молитвы своим богам. Потом я укажу, где встать, и заключу вас в круг. Как только закончу чертить – бой начинается, и никто не смеет вмешаться в него. Проиграет тот, кто погибнет или заступит за черту, по своей воле или принуждаемый силой противника. Как только я объявлю, что бой окончен, нужно остановиться. Всё ясно? – спросил он, глядя на Хорсу, хотя вопрос адресовался в первую очередь Белайхе.

Охотник только кивнул и отошёл на несколько шагов в сторону. Там он бросил на землю заплечный мешок, на него положил безрукавку, а сверху – нож. На груди у него висел на шнуре кожаный мешочек – амулет, или букилла, как он называется у ардов. Зажав его в руке, Хорса стал молиться, чуть шевеля губами.

Молитва его была проста: «Великие предки, Хранители, и вы, души праотцев, блаженные в царстве теней, не дайте совершиться несправедливости».

Эриной между тем кивнул Карису:

– Идём. Встань здесь, – велел он, наметив ровную площадку и откинув ногой крупный камень, так и не дождавшийся, чтобы полететь в голову ведьме.

Отсчитав от помощника двенадцать шагов, он опустил копьё наконечником к земле и оглянулся на Белайху. Тот, понукаемый согражданами, взялся таки молиться – правда, рук он к небу не поднял, как положено, а сложил на груди, как делали солнцепоклонники из коренных ликеян. Эриной решил не обращать внимания на ошибку. Жрецы тоже прощают мелкие оплошности, с чего же он то будет горло драть за чистоту обряда?

Однако среди собравшихся нашёлся ревнитель – Ксенобий, худой юноша в тунике из дорогой ткани, с красивым шитьём. Эриной знал его – это был сын видного статифора . Ради чего он участвовал в казни, копьеносец так и не разобрался, но прогнать юнца всё равно не было возможности.

Ксенобий, чистокровный и родовитый гипарей, конечно, не стал обращаться к кожемяке. Он только бросил несколько слов своему слуге, а уже тот крикнул Белайхе:

– Как ты молишься, бестолочь? Руки нужно поднимать к небу!

Подойдя чуть ближе, Эриной расслышал, как Ксенобий делится со слугой своими соображениями:

– Одно суеверие пытается защитить другое!

– Это просто смешно, господин, – кивнул слуга.

Копьеносец посмотрел на ведьму. Проклятая девка была вся в крови, глаза безумные, и видно, что дышится ей с трудом.

«Стерва, почему ты не успела подохнуть?» – подумал он.

Всадник Гифрат, предводитель городской стражи, когда Эриной заговорил с ним о ведьме, только рукой махнул: «Мне не нужны лишние проблемы с местными, а об их колдовстве я и слышать не желаю.